Дверь была сделана из тяжелого тика, обитого бронзой.
— Заперта, — прошептал афганец. — Придется выламывать.
Он уже приготовился ударить дверь плечом, как внезапно замер, выхватив свой кинжал.
— Кто-то идет сюда! — сказал Хода-хан, и Харрисон, спустя несколько секунд, тоже услышал чью-то кошачью поступь.
Харрисону пришла в голову неожиданная идея. Он толкнул Хода-хана за дверь, а сам улегся на полу, набросив кусок веревки на лодыжки и сложив руки за спину так, словно он по-прежнему связан по рукам и ногам. Бросив на него беглый взгляд, нельзя было сразу заметить обман. Хода-хан все понял и довольно улыбнулся.
Харрисон действовал с быстротой натренированного полицейского и проделал все за несколько секунд совершенно бесшумно. Через мгновение в замке повернулся ключ, и дверь распахнулась. На пороге стоял монгол огромного роста с наголо обритой головой и бесстрастным лицом, похожий на медного идола. В одной руке он держал какой-то странный чурбан из эбенового дерева, а в другой — булаву, как у всадников Чингисхана, прямую железную дубинку с шаром на конце, утыканным шипами, и с набалдашником на другом конце, чтобы не соскальзывала рука.
Монгол не заметил Хода-хана, потому что тот притаился за широко открытой дверью. Афганец не бросился сразу на монгола, так как не видел, один он или за ним войдет еще несколько человек. Но монгол был один и на свою беду не побеспокоился закрыть дверь. Он шагнул к лежащему на полу детективу и слегка нахмурился, когда увидел свисающую из люка лестницу — однако и это не вызвало в нем подозрений и не заставило хотя бы окликнуть человека на крыше.
Он не проверил веревки Харрисона. По-видимому, он был так уверен в неприступности острова, что бдительность его притупилась. Он сел рядом с Харрисоном. В этот момент Хода-хан сделал шаг из-за двери, бесшумно, как пантера.
Прислонив булаву к ноге, монгол схватил детектива за рубашку на груди, приподнял и положил его голову на эбеновый чурбан. В эту секунду железные пальцы Харрисона обхватили бычью шею монгола.
Монгол даже не вскрикнул: лицо его побагровело от удушья, он рванулся назад, таща за собой Харрисона, но не в силах расцепить его мощную хватку. Нож Хода-хана вонзился в спину монгола, и кончик ножа показался из груди убитого.
Харрисон схватил булаву, довольно усмехнувшись: это оружие больше соответствовало его темпераменту, чем кинжал, который дал ему Хода-хан. Назначение ее не вызывало сомнения: если бы не Хода-хан, мозги Харрисона были бы перемолоты ударами утыканного шипами набалдашника и заполнили бы углубление в эбеновой плахе, так удобно приспособленной под размеры человеческой головы. Эрлик-хан за свою жизнь изобрел много разнообразных способов убийства — от простых и несложных до изощренно жестоких и утонченных.
— Дверь открыта, — сказал Харрисон. — Бежим!
Ключей на теле монгола не было. Харрисон сомневался, подойдет ли ключ, торчащий в двери, к другим замкам в доме, но захватил его на всякий случай и запер дверь, чтобы тело монгола не обнаружили сразу.
Они выбежали в темный коридор, такой же голый и недостроенный, как все в этом доме. Спустившись по лестнице, они побежали по другому, еще более узкому коридору. Хода-хан видел в темноте как кошка, и они двигались бесшумно и уверенно. Неожиданно Харрисон нашел дверь: его рука случайно натолкнулась на углубление в стене. Она была маленькой, узкой — человек едва мог проскользнуть в нее. По-видимому, по окончании строительства потайная дверца была бы замаскирована каким-нибудь гобеленом.
Хода-хан нетерпеливо подталкивал Харрисона вперед, когда откуда-то снизу донесся шум. Возможно, кто-то шел по коридору в их сторону. Харрисон надавил на дверцу — она даже не скрипнула — и нащупал за ней ступеньки. Оба проскользнули внутрь и закрыли за собой дверь. Вокруг было темно, как в гробу. Харрисон чиркнул спичкой — ступеньки вели вниз.
— Должно быть, дом строится наподобие замка, — прошептал Харрисон, спускаясь все ниже и прикидывая, насколько толстыми могут быть стены. Спичка потухла. Даже афганец не мог уже ничего разглядеть в такой темноте. Внезапно оба остановились. Они находились приблизительно на уровне второго этажа, и из-за внутренней стены доносились голоса. Харрисон шарил по стене в поисках второй дверцы или отверстия для подглядывания и подслушивания, но тщетно. Припав к стене ухом, он, как и афганец, начал разбирать, что говорилось внутри.
Первый низкий и гулкий голос принадлежал, без сомнения, Эрлик-хану. Второй, жалобный, что-то бессвязно бормочущий, бросил в пот Харрисона.