Хода-хан готов был броситься на врагов за занавес — он занес нож и набрал в легкие воздуха для оглушительного крика, но Харрисон схватил его, приказывая не двигаться. Мускулы афганца под рукой детектива были словно скрученные железные прутья. Афганец внял голосу разума и остановился.
Оттолкнув его, Харрисон осторожно заглянул за занавес. За ним была полуоткрытая двустворчатая дверь, из которой видна была комната. Жесткая борода Хода-хана воткнулась в шею детектива сзади — афганец выглядывал у него из-за плеча.
В комнате стены закрывали черные бархатные гобелены, вышитые золотыми драконами, на полу лежали ворсистые коврики, с отделанного слоновой костью потолка свисали красные лампы. Люди в черном, стоящие в ряд у стены, могли бы показаться тенями, если б не горящие в красноватом свете глаза.
На стуле из эбенового дерева, похожем на трон, сидела мрачная неподвижная, как изваяние, фигура, при виде которой Хода-хан процедил сквозь зубы проклятие.
В центре комнаты стоял странный предмет, отдаленно напоминающий жертвенный алтарь, — большой камень, вогнутый сверху, привезенный, должно быть, из самого сердца Гоби. На камне лежала Джоэн Ла Тур. Руки ее были распростерты, как на распятии, ноги свисали с камня на пол Широко раскрытые глаза девушки выражали полную безнадежность, сознание неизбежной гибели и лишь одно желание — быстрее умереть, чтобы освободиться от мук. Физические страдания еще не начались: тощее злобное создание, палач, сидел рядом на корточках и нагревал бронзовый прут в глубоком железном блюде, наполненном раскаленными углями.
— Боже! — слетело с губ Харрисона. Хода-хан отбросил Харрисона в сторону и влетел в комнату, потрясая кинжалом, похожий на ураган, сносящий все на своем пути. Эрлик-хан в изумлении вскочил с трона. Палач получил удар кинжалом, расколовший его череп пополам. Монголы разом, как один, вскрикнули от удивления.
— Аллахо якабар! — завопил Хода-хан, свирепо взмахнув кинжалом. Он бросился на алтарь и стал перерезать веревки Джоэн с неистовством, грозящим девушке расчленением.
Со всех сторон на афганца бросились монголы, которые были столь поражены его появлением, что даже не заметили Харрисона, стоящего на пороге комнаты.
Харрисон кинулся в толпу, круша головы булавой направо и налево булавой. Монголы падали как кегли, освобождая Харрисону путь к алтарю. Хода-хан заслонял собой Джоэн, тоже не переставая рубить врагов.
— Аллах! — выкрикивал он, плюя в лица монголов. Внезапно он подскочил к трону.
Эрлик-хан от неожиданности секунду пребывал в замешательстве. Это позволило афганцу занять более выгодную позицию и с такой силой воткнуть кинжал в грудь монгола, что конец его вышел из спины на несколько дюймов.
Хода-хан неистово отбросил тело монгола на трон, так, что трон раскололся на две части. Афганец вытащил из трупа окровавленный кинжал и завыл по-волчьи в свирепой радости.
— Аллах! Шлем не помог тебе, собака! Почувствуй мой нож в своих кишках по дороге в ад!
Широко открытые глаза монгола остекленели. В эту минуту Харрисон схватил Джоэн и выскочил из комнаты в ближайшую дверь:
— Хода-хан! Сюда! Скорее!
Клинки монголов за спиной Харрисона заставили его нестись быстрее ветра, Хода-хан догонял его.
— Беги, сагиб! Вниз по коридору! Я вас прикрою!
— Нет! Ты бери Джоэн и беги! — Харрисон бросил Джоэн на руки афганцу, а сам загородил проход, работая булавой, словно поршнем. Харрисона охватило безумие берсеркера, которое удесятеряет силы в урагане боя.
Монголы ломились вперед, но Харрисону неведомым ему самому образом удавалось сдерживать неистовый натиск. Он утратил в эти минуты ощущение себя как личности. Все перед ним слилось в одну кровавую массу, которую он продолжал крушить с налитыми кровью глазами, словно превратился в того примитивного, покрытого шерстью дикаря с дубинкой, который ломал врагов своего племени пятьдесят тысяч лет назад.
Он даже не чувствовал ран, наносимых ему. Он просто поднимал и опускал свою дубинку до тех пор, пока проход не был завален грудой искалеченных тел.