– И выстрела не слыхал?
– Нет. Далеко ходи. Тайга.
– Что за пантовка? Речка или распадок? – спросил Косушка, раскрывая блокнот с намерением записать ответ Кончуги.
Коньков чуть заметно усмехнулся, отворачивая лицо. Дункай глядел с удивлением на Конькова, а Кончуга сунул опять в рот трубочку и задымил.
– Вы почему не отвечаете? – сердито сказал Косушка.
– Я все отвечал, – с той же невозмутимостью отозвался Кончуга.
Косушка вопросительно поглядел на Дункая.
– Что это значит? Его спрашивают, а он и отвечать не хочет.
– Пантовка не река и не распадок. Это охота на изюбра с пантами. По-нашему так называется, – извинительно пояснил Семен Хылович.
– Ну, хорошо! – строго сказал Косушка. – Тогда пусть ответит – где охотился?
– Река Татибе, – сказал Кончуга.
– Ладно, так и запишем, – Косушка сделал запись в блокнот.
– А ты когда сюда приехал, Семен Хылович? – спросил Коньков Дункая.
– Утром. Когда за мной Кончуга приехал, я тебе позвонил – и сразу сюда.
– Никого не встретил на реке?
– Нет.
Косушка поманил пальцем Конькова.
– Давай сходим в палатку Калганова! – И, обернувшись, спросил Кончугу: – Где его палатка?
– Там, – указал трубочкой на таежный берег Кончуга.
– Тело отнесите в вертолет, – приказал Косушка санитарам. – А пулю сохраните.
– Хорошо, – ответил доктор.
Потом дал сигнал санитарам, те уложили Калганова на носилки и двинулись к вертолету.
А следователь с Коньковым поднялись на берег. Палатка стояла под кедром. Ее передние полы были приподняты и привязаны к угловым крепежным веревкам. В палатке еще был натянут из пестрого ситца полог. Косушка приоткрыл его; там лежал спальный мешок на медвежьей шкуре, а возле надувной подушки валялась кожаная полевая сумка.
Сфотографировав и палатку, и все вещи Калганова, Косушка взял сумку и заглянул в нее: там была сложенная карта, альбом для зарисовок, две толстых тетради в черном переплете – дневники Калганова, и еще лежало несколько блокнотов, исписанных, с вложенными в них газетными вырезками. Косушка раскрыл один из блокнотов и прочел вслух:
– «Речь идет о коренном пересмотре устаревшей точки зрения на лес как на нечто дармовое и бездонное…»
– М-да… А где же его карабин? – спросил Косушка.
– Его лежит под матрац, – крикнул Кончуга откуда-то сзади.
Косушка оглянулся: Дункай с Кончугой остановились возле кедра на почтительном расстоянии от начальства.
– Проверим! – Косушка откинул матрац.
Карабин лежал в изголовье.
– Странно, – сказал Косушка. – Ночью вышел из палатки и карабин не взял.
– Он, наверно, люди слыхал, – отозвался опять Кончуга. – Зачем брать карабин, если человек на реке?
– Уж больно много ты знаешь, – усмехнулся Косушка.
– Наши люди все знают, – невозмутимо ответил Кончуга. – Калганов был храбрый начальник. Все говорят, такое дело.
– Ну, тогда скажи: кто убил Калганова?
– Плохие люди убили.
– Оч-чень хорошо! – Косушка хлопнул себя по ляжкам. – А фамилия? Кто они такие?
– Не знай.
– Ну что ж, зато мы узнаем, – сказал Косушка, пристально глядя на Кончугу, потом, после выдержки, приказал Дункаю: – Сложите все вещи Калганова и отнесите их в вертолет.
А Конькова, взяв под локоток, отвел в сторону:
– Тебе придется здесь остаться. Установи, кто ездил вчера по реке. И вообще пошарь. А с Кончуги глаз не спускай.
3
Коньков решил первым делом сходить на лесной кордон, где жил лесник Зуев. Вытащив на берег бат, они с Дункаем и Кончугой пошли по еле заметной лесной тропинке.
Неподалеку, за приречным таежным заслоном, открылась обширная поляна с пожней, поросшей высокой, по щиколотку, салатного цвета отавой; посреди пожни возвышался внушительных размеров стог сена, побуревшего от долгого августовского солнца.
Изба лесника, окруженная хозяйственными пристройками: амбаром, сараем, погребом и сенником, стояла на дальнем краю у самого облесья…
И огород был на кордоне, засаженный картошкой, огурцами, помидорами и всякой иной овощной снедью, и все это было обнесено высоким тыном от лесных кабанов. Недурственно устроился лесник, подумал про себя Коньков.
На крыльце их встретила молодая хозяйка: миловидная, опрятно причесанная, с тугим пучком светлых волос, заколотым на затылке огромными черепаховыми шпильками. Ее большие серые глаза были в чуть заметных красных прожилках, и смотрела она как-то в сторону, будто кого-то ждала, и от нетерпения прикусывала пухлые губы. Одета она была в пушистую бурую кофту ручной вязки, синие брюки, заправленные в хромовые сапожки.
На руках у нее висели пестрые половики.
Поздоровавшись с Дункаем, она пригласила всех в дом:
– Проходите, пожалуйста! А я вот полы помыла только что, – указала она на половики и первой вошла в сени.
– Гостей ждете? – спросил Коньков.
– Какие тут гости! – не оборачиваясь, сказала хозяйка и стала раскатывать от порога половики. – Проходите и присаживайтесь.
В избе было чисто и уютно; по стенам развешаны ружья, чучела птиц и засушенные, связанные пучками травы. Хозяйка поставила на стол глазурованную поставку желтоватой медовухи, потом соленые грибы, вяленую рыбу, огурцы:
– Кушайте на здоровье! Небось проголодались с дороги.
Дункай налил в стаканы мутноватой медовухи, а Коньков, заметив на левом виске у хозяйки синяк и сообразив – почему она на крыльце все смотрела в сторону, подворачивая правую щеку, спросил с улыбкой:
– Кто же вам эту отметину на лице поставил? Или с лешим в жмурки играли?
– Да в погреб вечером спускалась за молоком, оступнулась и ударилась об косяк, – ответила она, слегка зардевшись.
– А где хозяин? – спросил Коньков.
– В городе. Третьего дня уехал в лесничество.
– Вы вчера вечером или ночью не слыхали выстрела?
– Нет, я спала, – поспешно ответила она.
– А недалеко от вас Калганова убили. На Теплой протоке.
– Мне Кончуга говорил… утром, – и глаза в пол.
– И мотора с реки не слыхали? – Коньков подался к ней всем корпусом, как бы желая расшевелить ее, приблизить в эту мужскую застолицу, говорить, глядя друг на друга глаза в глаза.
Она сидела поодаль от стола на табуретке, с лицом печальным и спокойным, и, как бы понимая этот тайный вызов Конькова, посмотрела на него безо всякой робости, в упор:
– Нет, не слыхала. А вы кушайте, пожалуйста, кушайте!
– Давайте горло прополощем! – сказал Дункай. – Потом поговорим.
Мужики чокнулись стаканами, и все выпили.
– Хорошая медовуха! – похвалил Коньков. – С хмелем?
– Самая малость, – ответила хозяйка.
– А вы что ж не пьете за компанию?
– У меня работы много, а с этой медовухи в сон клонит.
– Вы знали Калганова? – неожиданно спросил ее Коньков.
– Да, – она опять опустила голову и стала разгонять руками складки на брюках.
– Когда его видели в последний раз?
– Третьего дня. Они с Кончугой останавливались у нас на ночь. Муж еще был дома. Они располагались там, на сеновале.
– А когда уехали?
– Тогда же, утром. Они на реку, муж в город.
На дворе закудахтали куры и залаяла собака. Хозяйка вышла из дому. Коньков встал из-за стола, прошелся по дому, остановился у подпечника, где хранилась обувь: ботинки, сапоги, туфли.
– Чего гуляешь от стола? – спросил его Дункай.
– Вы пейте, ешьте! – сказал он своим напарникам. – Я дома заправился.
Он закурил и вышел в сени; здесь в углу валялись старые шкуры, олочи, резиновые сапоги; на стенах висели искусно сплетенные связки новых корзин, липовые да вязовые туеса, берестяные лукошки.