— Хорошо, обойдемся без вас, — раздраженно бросил ему Лясота и массивному: — Василий Михайлович, поручите это Колотову. Он исполнит аккуратно.
На краю обширного клеверного поля урчит трактор с трехлемешным плугом. К нему по целине подъезжает "газик". Тракторист, заметив машину, вылез из кабины. Колотов, приоткрыв дверцу, кричит ему из "газика":
— Чего ты волынишь? Начинай!
— Дак, Семен Семенович, клеверища больно богатые. Как-то не знаю.
— Чего не знаешь? Пахать разучился?!
— С какого бока начинать то есть?
— Заваливай прямо отсюда! — Колотов вылез из машины, вошел в хромовых сапогах в клеверище, потоптался. — Давай! Приканчивай эту кабинетную науку.
Несмотря на осеннюю пору, клевер стоял молодым, зеленым и ровным, как бархат. Тракторист взлез на сиденье, двинул рычагом управления — трактор всхрапнул, как норовистая лошадь, крутнулся на месте и, опустив в землю черные плуги, ходко двинулся по зеленому полю.
— Вот так! — ухмыльнулся Колотов, глядя на развалистую черную полосу, словно траурной прошвой отбившую зеленое поле клеверища.
Между тем от дальнего строения опытной станции бежала на клевер Мария Ивановна; она часто спотыкалась, размахивала руками и что-то кричала. Когда она подбежала к Колотову, трактор уже сделал разворот и приближался вторым ходом.
— Стойте! Что вы делаете? Варвары! — кричала она.
— Нет, это вы варвары. А мы искореняем предрассудки от науки, — сказал Колотов. — Так будет точнее, товарищ Твердохлебова.
— Вы — бандиты! Разбойники!!
— Поосторожнее... Все ж таки я при исполнении служебных обязанностей.
— Вы не имеете права!
— Имеем. Все права наши. Вот — приказ подписан. — Колотов вынул из кармана бумагу и протянул ей.
Мария Ивановна не стала читать, она бросилась навстречу трактору.
— Стой! Остановитесь!! — подымая руки, кричала она.
Тракторист, с опаской выглядывая из кабины, правил прямо на Марию Ивановну. Она так и остановилась с поднятыми руками, с округленными от негодования и ужаса глазами. Но трактор черной глыбой наезжал на нее, заслоняя небо.
— Дави, мерзавец! — Вдруг Мария Ивановна упала ничком в борозду навстречу трактору.
Тракторист мертвенно побелел, резко потянул рычаги и с трудом остановил гусеницы перед лежащей Марией Ивановной. Потом, как-то неестественно задирая ноги, он вылез из кабины и бросился бежать. Мария Ивановна все еще лежала ничком в черной борозде, лежала недвижно, и только плечи ее вздрагивали от глухого рыдания.
Колотов, не сводя с нее глаз, пятился задом к машине, нащупал дрожащей рукой дверцу и юркнул в нее, как в нору.
— Гони!
"Газик" резко тряхнуло и занесло в глубокий кювет. Мария Ивановна схватилась за держальную скобу и с удивлением поглядела на Петю:
— Что случилось?
— Сейчас узнаем.
Петя потянул на себя рычаг ручного тормоза и вылез из "газика". Сперва он поглядел под колеса сзади, присел на корточки, постучал по скатам, потом зашел спереди — опять присел и поглядел.
— Не могу определить. Вроде все на месте — и колеса, и хвостовик.
— А почему же нас в канаву занесло?
— Не знаю. Мария Ивановна, а ну-ка, покрутите руль!
Мария Ивановна попробовала крутить баранку. Петя глядел под колеса.
— Не могу, — сказала Мария Ивановна.
— Вот и я не мог свернуть. Заело.
— Почему?
— Сейчас определим. — Петя бросился наперерез идущему самосвалу с гравием, поднял руку.
Грузовик остановился на обочине, из кабины высунулся цыганистый парень в майке.
— Тебе чего?
— Помоги, друг... Руль заело. Не могу определить.
Парень спрыгнул наземь, пошел к "газику".
— Куда едешь? — спросил на ходу.
— В город.
— Зачем?
— Ученого везу.
— Не ври!
Парень в майке заглянул в "газик", посмотрел на сумку с едой, подмигнул Марии Ивановне, потом дернул стопор — капот открылся. Парень и Петя подошли к передку.
— Пенсионерка? Мать начальника? — спросил парень Петю, заглядывая в мотор.
— Говорю — ученый.
— Не ври. По сумкам вижу — на базар едете. Так... Головку рулевого управления осмотрел? Нет?! Дай разводной ключ!
Петя быстро достал разводной ключ, и оба они уткнулись в мотор. А Мария Ивановна поглядела в боковое окно и вдруг увидела странно одетого мужчину — галстук бабочкой, старомодная соломенная шляпа с низкой тульей, с прямыми полями. Усы, бородка клинышком...
— Папа!
— Пойдем со мной, Маша! Я хочу тебе что-то сказать. — Он поманил ее.
— Но как же я пойду? У меня машина. Входи сюда, садись!..
— Вы меня, что ли, Мария Ивановна? — Петя поднял голову от мотора.
Видение исчезло. Мария Ивановна провела ладонью по лбу, поглядела на Петю.
— Это я про себя, Петя... Так просто.
— А-а! — Петя опять уткнулся в мотор.
Парень меж тем отвинтил гайку на головке рулевого управления.
— Ну, как в лагун глядел. Червяк затянут. Давай крути руль!
Петя стал крутить баранку, парень кряхтел и завинчивал гайку.
— Ну как?
— Порядок, — сказал Петя.
— И колесо перетяни. Видишь, спицы разболтались? — Парень ударил сапогом по колесу, потом с маху закрыл капот, передал ключ Пете и кивнул Марии Ивановне: — С пустыми руками не возвращайтесь. Привет начальнику!
И пошел вразвалочку.
— Чего это он? — спросила Мария Ивановна.
— Узнал вас по портретам... Говорит, для большого ученого и я постараюсь. Мария Ивановна, вот вам подушечка. Располагайтесь! А я подшипники подтяну. — Петя взял подушечку с заднего сиденья и подал ее Марии Ивановне.
— Я и в самом деле вздремну. — Мария Ивановна откинулась на подушечку, раскрыла журнал с портретом отца.
Этот же портрет, но сильно увеличенный, висит в овальной раме в гостиной. Рядом в таких же рамах висят портреты Анны Михайловны и самой Марии Ивановны — она молодая, еще студентка, и звали ее Мусей. Она только что вошла в квартиру. В ней трудно было узнать теперешнюю старую, усталую женщину: это была рослая статная девушка со спокойным взглядом пристальных глаз, с короткой стрижкой, в сером костюме, в туфлях на низком каблуке. Было в ней что-то от исполнительного, подчеркнуто опрощенного комсомольского активиста 20-х годов. Она снимала в прихожей туфли и прислушивалась к голосам — мужскому и женскому, — доносившимся из гостиной, где висели видные через дверной проем портреты.
— Понимаешь, вызывают меня в одно заведение и говорят: "Уважаемый товарищ Лясота, ваша селекция может подождать. Сейчас нам нужно разобраться в художественном наследии проклятого прошлого, то есть определить: что ценно для рабочих и крестьян в качестве произведений искусства, а что есть простые предметы роскоши, которые надо пустить в дело. Поскольку вы бывший художник и активист, ваша помощь тут необходима". И бросили меня как специалиста по искусству на эти коллекции. Ну, скажу тебе — настоящий завал! — рокочет мужской тенорок.
— Побольше бы таких завалов, — отвечает весело женский голос.
Муся входит в гостиную. За столом сидят мать и Филипп Лясота. Он худ и важен — в модных широких галифе, в сверкающих сапогах, с редкой рыжей бороденкой и сухим, высоким, чуть свалившимся набок носом. На столе вино, закуски.
— Добрый вечер, — говорит Муся.
— Рад приветствовать надежду семьи и науки, — кривляется Филипп.
— Муся, самовар на кухне. Горячий еще, — говорит мать. — Нет, ты только подумай, что выкинул Филипп? — обращается к Мусе.
Муся молча проходит на кухню.
— Он зачислил нас в свои родственники. И бумаги выписал.
— Какие бумаги? Что за родственники?
— Поставил вас в свой распределитель на довольствие, — лениво, с победной ухмылкой ответил Филипп.
— Какое еще довольствие? — с раздражением спросила Муся.
— Не беспокойся, за картошкой тебя не пошлют, — сказала Анна Михайловна. — Иди сюда, погляди.
Муся подошла к столу.
— Смотри, что он подарил нам! — Анна Михайловна приставляет к груди сапфировый кулон. Потом раскрыла красную коробочку и вынула широкий, крупного плетения, золотой браслет. — Это тебе.