— А разве ты помнишь, как мы сюда перебирались? — спросил отец, тронутый признанием дочери. Ему показалось, будто Мадли не совсем права, когда говорит, что Анна пошла не в них, не в Кивиристов, а в материнскую родню.
— Еще бы! — воскликнула дочь. — Помню так, словно это только вчера было. Этот переезд был первым событием в моей жизни. Все пережитое мною до того дня кажется мне серым и незначительным. Из-за одного этого дня мне не хочется без особой нужды отдавать Кырбоя в чужие руки.
— Ну, тогда возьми его в свои, — сказал Рейн. — Возьми со всем, что тут есть, я от него отказываюсь, отказываюсь безо всяких оговорок, — ведь не выгонишь же ты меня отсюда на старости лет.
— Нет, папа, уж если я соглашусь принять Кырбоя, то только не так, — заявила дочь.
— А как же? — спросил отец.
— Только при условии, что и за тобой останутся какие-то права. Я хочу, чтобы ты мог спокойно умереть в Кырбоя, иначе нам незачем здесь оставаться, — ответила дочь.
— Не хочу я никаких прав, — заявил отец.
— А я хочу, — возразила дочь.
— Чего же именно ты хочешь? — спросил отец почти с любопытством.
— Я хочу, чтобы до твоей смерти никто не смел продать Кырбоя, сдать его в аренду, даже заложить дороже определенной суммы. Чтобы никто не имел на это права, ни я, ни кто другой, — только ты, вернее — только мы с тобой. Только мы вдвоем могли бы поступать с ним, как нам заблагорассудится, — могли бы продать его или сдать в аренду, целиком или по частям, но решать это мы должны вместе, сообща, — объяснила дочь, и так как отец не нашелся, что ответить, Анна добавила: — Я с радостью, будь это возможно, устроила бы так, чтобы и мы с тобой не могли продать Кырбоя, если я когда-нибудь поселюсь здесь. Видишь ли, папа, если я решу здесь поселиться, то мне уже не захочется без крайней нужды расставаться с Кырбоя. Как бы то ни было, но на авось я ничего здесь делать не стану.
— Я с тобой вполне согласен, — сказал отец. — Правда, я долго колебался, на каких условиях передать тебе усадьбу и передавать ли ее вообще, но теперь это решено, и я больше не хочу тревожить себя заботами о Кырбоя.
— Тогда я стану о нем заботиться, — заявила Анна, — и запру нас с тобой в Кырбоя на засов. С этого дня и до самой твоей смерти мы будем жить в Кырбоя, словно отбывая повинность, будем жить как слуги Кырбоя, как крепостные, лишь в одном мы будем вольны — вместе бежать отсюда.
— Пока я жив, мне бежать отсюда не захочется, — заметил отец.
— Ну так останемся! — воскликнула дочь, словно в порыве радостной решимости. — Я сегодня же переоденусь в другое платье, надену на себя ярмо кырбояской хозяйки и пойду на покос. С сегодняшнего дня я — хозяйка Кырбоя.
— А кто будет хозяином?
— Не знаю, папа, — с улыбкой ответила Анна. — Поговорим об этом в другой раз, поговорим об этом, когда все бумаги будут в порядке и в Кырбоя будет недоставать только хозяина. Одно лишь скажу тебе сегодня: хозяина для Кырбоя я подыщу сама, это уж предоставь мне.
— Конечно, кто же еще, — покорно согласился отец. — Я уверен, что ты выберешь для Кырбоя достойного хозяина. Только не такого человека, как я, в Кырбоя нужен совсем другой хозяин, это я только теперь уразумел, когда жизнь уже прошла. В Кырбоя нельзя замахиваться, строить широких планов, не то начнешь любить эти планы больше, чем само Кырбоя. Получится так, как со мной. Здесь надо трудиться, неустанно трудиться, хоть что-нибудь да делать. Но стоит появиться широким планам, как все кончено, силы тебя покидают. Оскар слишком широко замахивался, вот и не выдержал, сил не хватило.
— Но ведь мама не строила никаких планов, однако умерла прежде времени, умерла, не успев состариться, — заметила Анна.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил отец.
— Хочу сказать, что в Кырбоя один только труд не спасет, — пояснила дочь. — Здесь можно трудиться, можно надрываться с утра до ночи, не видя светлого дня, а Кырбоя все-таки останется такой же развалиной, как и сейчас.