— Можно бы сходить за ним, раз барышня хочет.
— Конечно, можно. Да уж вечером видно будет.
— Успеть бы только сено убрать! Микк грозился, что не отпустит, пока сено в сарай не свезем, ведь два дня праздник.
— Чего-чего, а прижать Микк умеет, будто сам здесь хозяин, — недовольно пробурчал Яан. Тем не менее и он и Лена быстрее задвигали руками, видимо, обоим хотелось поскорее закончить работу. Их пример заразил и остальных, так что к тому времени, когда на лугу появилась хозяйка Кырбоя, грабли в руках батраков так и мелькали.
— Успеете сегодня сено свезти? — спросила Анна у Микка.
— Успеем, барышня, — послышалось со всех сторон.
Но то, что последовало за этим, оказалось такой неожиданностью, такой удивительной новостью, что все опять бросили работу и замерли, опершись на грабли.
— Уже не барышня, — сказала Анна так, чтобы все слышали, — а хозяйка. С сегодняшнего дня я уже не кырбояская барышня, а хозяйка Кырбоя, сегодня я взяла вожжи в свои руки.
— А кто будет хозяином? — усмехаясь, спросил старший работник Микк, и все вокруг лукаво и смущенно заулыбались.
— Пока нового не найду, старый останется, а я буду выполнять его обязанности, — также улыбаясь ответила Анна.
— Стало быть, барышня будет одновременно и хозяйкой и хозяином? — снова спросил Микк.
— Да, так будет до тех пор, пока в усадьбе не появится новый хозяин.
Яан шепнул Лене что-то про штаны, и та звонко рассмеялась.
— Чему ты смеешься, Лена? Что тебе Яан сказал? — спросила хозяйка.
Все обернулись к Лене и Яану, ожидая, что те ответят. Лена, отвернувшись, прыснула. Яан принялся сгребать сено.
— Барышня рассердится, если услышит, — сказал он.
— Не барышня, а хозяйка, — крикнула Анна, притворяясь сердитой; это настолько ободрило Яана, что он выпалил:
— Я сказал Лене, что если барышня станет и хозяином и хозяйкой, то должна будет носить и штаны и юбку.
Весь луг огласился смехом.
— Вот-вот, и штаны и юбку, — подтвердила хозяйка. — В наше время иначе и нельзя, ведь тех, кто в штанах ходит, стало не хватать.
Последние слова внесли в разговор нотку серьезности, и Микк заметил, обращаясь к Лене и Лизе:
— Слышите, и хозяйка подтверждает то, о чем я не раз вам говорил. Зарубите себе это на носу.
— Для нас хватит! — воскликнули девушки.
— Нечего зря бахвалиться! — пригрозил Яан, взглянув на Лену, однако в его взгляде не было и тени угрозы. Как видно, причиной тому были наивные голубые глаза девушки, ее тонкий стан и смеющееся, усеянное веснушками лицо, как бы говорившее: даже если все останутся без мужей, если все останутся старыми девами, я найду, за кого замуж выйти. Лиза уже не умела так смеяться, может быть, она и раньше не умела так смеяться, потому что лицо у нее было полное, красное, глаза серые, тело крепкое, коренастое, и с любой работой она справлялась не хуже мужчины. Икры у нее были толстые, а стан даже под самой тяжелой ношей не сгибался в дугу, как у Лены.
— Чего Лене тужить, — заметил Микк, — она только нынешней весной ходила на конфирмацию[5] и еще распевает «Нам солнце светит ярко». Но погоди немного, скоро запоешь «Тот день уж у порога». Вон Лиза уже тянет: «Стремлюсь я всей душою», а придет время, вы вместе станете выводить: «Мы ждать уже не в силах».
— Они и «Иерусалим, о град святой» споют, — добавил Яан.
— Микк, — обратилась хозяйка к старшему работнику, — мне Яан нужен, вы без него с сеном управитесь?
— Конечно, управимся, — ответил Микк, — должны управиться, коли надо. Но лучше бы вы его сюда вовсе не посылали, только дразнит работу.
— Так ведь это не мое было распоряжение, я тогда не была еще в Кырбоя хозяйкой, — ответила Анна старшему работнику.
— Эй, Яан, — крикнул Микк, — хозяйка хочет тебя куда-то послать.
— Мне что, могу и сходить, — отозвался Яан.
— Еще бы, для тебя счастье — без дела пошататься, — съязвил Микк.
— Раз хозяйка велит, — нашел себе оправдание работник.
— Да, велю, — подтвердила хозяйка так громко, чтобы все слышали. — Переоденься, чтобы не стыдно было в деревню идти.
Все навострили уши.
— Сходи в деревню, а если успеешь, то и в Мядасоо, Метстоа и Пыргупыхья, — в Катку ты во всяком случае успеешь, — и скажи всем, кого знаешь, чтобы приходили к нашему озеру на яанов огонь, к тому месту, где прежде качели стояли. Пусть все приходят — и молодежь и старики, а главное, без гармониста нас не оставь.
— Я могу даже двоих или троих пригласить, — сказал Яан.
— Приведи лыугуского Кусти с его трехрядкой! — крикнул кто-то.
— Приведу, если хотите, — согласился Яан.
— Станут отказываться, скажи, что я приглашаю, — продолжала Анна, — скажи всем, что я теперь в Кырбоя хозяйка и приглашаю знакомых и незнакомых на яанов огонь.
Это произвело впечатление. Это произвело впечатление на всех, не только на Яана, которому явно не терпелось поскорее уйти. Это произвело впечатление на Микка, на сезонных батраков и даже на поденщиков, так что когда хозяйка вместе с Яаном ушла с покоса, грабли замелькали в кустах и под деревьями, как не мелькали здесь уже много-много лет. Сено так и взлетало на ветру, оно словно само собой сгребалось в кучи, ложилось на волокуши, с волокуш прыгало на воз, а с воза — хоп! — прямо в сарай. Взлетая и подпрыгивая, оно шуршало и шелестело, будто о чем-то шепталось с работниками, шепталось и одуряюще пахло, точно молодая девушка, которая в канун яанова дня, смыв трудовой пот, переодевается в чистое платье и спешит поглядеть, как парни жгут костры, спешит послушать — не играет ли уже гармонист, чтобы можно было размять в танце одеревеневшую от работы спину.
5