Когда полиция ушла из дома и две женщины остались наедине, в первые минуты они предались своим чувствам, каждая по-своему. Но потом произошло то же странное явление, которое случилось, когда Ирма рассказала тете историю своей любви. В тот раз тетя плакала и была несчастнее, чем сама Ирма, и сегодня казалось, что несчастье мадам Полли гораздо больше, чем Ирмино. Было ли это оттого, что мадам Полли пережила событие с самого начала, или она сильнее, чем Ирма, любила покойного? Возможно ли, чтобы кто-то мог любить Рудольфа больше, чем она, Ирма? Судя по состоянию мадам Полли, это все же можно было предположить. Под конец Ирме стало жалко ее, она встала со стула и подошла к дивану, на котором мадам Полли содрогалась от рыданий. Но не успела Ирма присесть на диван или притронуться к плачущей, как прозвенел звонок. И тут с мадам Полли произошло внезапное превращение: она вскочила с дивана, будто вообще не содрогалась на нем в плаче или только делала вид, что плачет, поправила прическу, прислушалась, как будто звонок должен был прозвенеть еще раз, и вышла открывать дверь.
— Ах, это вы! — сказала она. — Заходите, госпожа Всетаки здесь.
Сквозь открытые двери Ирма увидела, что это Ээди, и ей вдруг вспомнилось, что он сказал у тети что-то плохое или она, Ирма, так поняла сказанное им. И Ирма вышла навстречу молодому человеку. Но он будто и не заметил ее, прошел из прихожей в комнату и сел на первый попавшийся стул, где сидел, сгорбившись, какое-то время, не произнося ни слова. Ирма хотела было спросить у него, с каким плохим известием он пришел к ней, но слова остались при ней, так как он сказал, пытаясь изобразить насмешливую улыбку:
— Знаете, что говорят люди на улице? Будто господин Всетаки сам покончил с собой. Пыталась покончить жена, но покончил муж, потому что у него была совесть.
Говоря эти слова, Ээди смотрел перед собой в пол. Взгляд Ирмы скользил от говорившего к мадам Полли и обратно. Воцарилось молчание. Ирма не выдержала и сказала, отвечая Ээди:
— Но это же так и есть, люди правы, только ты сначала…
— Я сказал, что убью его, и я убил его, потому что у него не было совести, а у меня есть, — горячо перебил Ээди.
— Дорогой, ты с ума сошел, — сказала Ирма.
— Спроси у нее, спроси, пусть она расскажет! — продолжал Ээди, указывая на мадам Полли.
— Госпожа Полли уже рассказала, я все знаю, — сказала Ирма. — А вот здесь и последнее письмо Рудольфа ко мне, на, прочти, если хочешь. — Ирма взяла сложенный листок, который она уже спрятала за пазуху, и протянула молодому человеку. Пока он таращил глаза, читая листок, Ирма рассказала: — Другое письмо для полиции — он, Рудольф Всетаки, в здравом рассудке и просит в своей смерти никого не винить.
Ээди, прочитавший слова: «Мой кузнечик, я все еще люблю тебя, будь счастлива!» — остолбенев, большими, застывшими глазами уставился на Ирму, потом на мадам Полли, которая спокойно выдержала взгляд молодого человека. Наконец он опустил глаза и произнес как бы про себя:
— Значит, я в самом деле сошел с ума.
Но немного погодя он вскочил со стула и вскричал:
— Нет, я все же не сумасшедший! Ведь я здесь уже во второй раз? Да или нет? — обратился он к мадам Полли.
— Да, — спокойно ответила она.
— Ну и значит, я убил его, — заключил Ээди.
— Нет, молодой человек, вы только слышали или видели, как он стрелялся, и только. И после этого выбежали в дверь. Зачем вы хотите вдруг сделать себя убийцей, я не знаю, но, может быть, вы хотите стать героем в глазах госпожи Всетаки, это единственное объяснение, — с прежним спокойствием говорила мадам Полли.
— Ээди, тебе не стыдно так меня обманывать? — вставила Ирма.
Но Ээди впадал все в большее возбуждение, он задыхался, размахивал руками, хотел, казалось, что-то сказать, но не находил слов и стал наконец рыться в карманах.
— У меня был револьвер, — запыхавшись, говорил он, — я зарядил его и положил в карман — и вот его нет у меня. Куда же он делся, если я не убивал? Куда я его дел? Кто взял его у меня из кармана?