— Не знаю, — сказала мадам Полли.
Но Ээди начал все припоминать, все до самых мелочей, говорил о своем приходе, о том, как дрожал на лестнице, о своем страхе за дверью, о том, как вошел, о приятном голосе господина Всетаки, о том, как вошел в комнату, как стрелял, об ударе по руке, о том, как револьвер упал, о бегстве из квартиры. И вдруг в глазах его сверкнула радость. Он поднял рукав пиджака на правой руке, он отвернул рукав, подошел к мадам Полли, показал ей фиолетовое пятно на руке и сказал:
— Вот, вы ударили по руке, и поэтому вторая пуля не попала и револьвер вывалился у меня…
Тут нервы мадам Полли не выдержали, она сгорбилась на стуле и стала всхлипывать. Ээди повернулся к Ирме и сказал ей:
— Теперь ты видишь, я все-таки убийца.
Но Ирма была как восковая статуя, и взгляд ее как-то странно скользил, не задерживаясь на Ээди. Он постоял перед ней немножко, потом отошел к стулу, сел на него, и губы его по-ребячески скривились. Прошло несколько мгновений. Затем Ирма, как лунатик, подошла к стулу, на котором сидел Ээди, стала за его спинкой и положила левую руку парню на голову, держась правой за спинку стула, словно боялась упасть. Левая рука ее на голове у парня сначала лежала спокойно, потом стала теребить волосы и затем дергать их все сильней, словно хотела вырвать из головы. Молодой человек сидел спокойно, будто и не замечал, что делает рука Ирмы.
— Как же ты мог это сделать, если ты любишь меня? — сказала наконец Ирма. — Я же люблю только его.
— А я люблю только тебя, все потому, — ответил молодой человек, взял ее за руку, которая как бы замерла, перестала дергать его за волосы и просто лежала на его голове, потянул ее вниз, словно хотел поцеловать, но все же не сделал этого, только прижал к своей щеке, так что кончики ее пальцев доставали до губ Ээди. Ирма нагнулась над стулом к своей руке и будто хотела обнять за шею молодого человека, но нет, у нее не оказалось ни этого, ни какого-либо другого желания, она просто стояла, нагнувшись над стулом, когда убийца ее мужа прижимал ее руку к своей щеке, будто он утопающий, который хватается за соломинку.
— Мне нужно идти, — наконец произнес Ээди, выпустил руку Ирмы и хотел было встать.
— Куда? — спросила Ирма как бы с удивлением.
— Куда же, — ответил Ээди. — В полицию.
Это слово вселило жизнь в мадам Полли. Она принялась вытирать слезы и сказала:
— Молодой человек, господин Всетаки не хотел этого, потому он и написал перед смертью… письма.
— Я не могу принять от него такое… — ответил Ээди.
— Разве он делал это из-за вас, — объяснила мадам Полли, — он думал о той, кого любил.
— Поэтому я и не могу принять это от него, — сказал Ээди.
— Ты же сказал, что любишь только меня, потому ты и не можешь? — спросила Ирма.
— Это самое тяжкое, это слишком тяжело, — сказал Ээди, и у него по-детски скривился рот, когда он прижал руки к глазам и стал плакать.
— Я во всяком случае постараюсь исполнить последнее желание господина Всетаки и защитить его честь, потому что я тоже люблю, — сказала мадам Полли. — Никто не сможет сказать, что его последние слова и дела были лживыми.
Произнеся это, мадам Полли медленно повернулась к комнате, где лежал покойный, чью честь она хотела защитить, потому что тоже любила. Ирма же вышла из-за стула и стала рядом с Ээди, который все еще держал руки перед глазами, погладила его по голове и сказала с мольбой:
— Дорогой, сделай это ради тех роз, которые я тогда подняла с земли.
Молодой человек только плакал.
Перевод Ромуальда Минны.