— Нет, — ответил Виллу, — не могу. В Кырбоя я буду для вас обузой, ненужным хламом, да и сам себе стану в тягость.
— Не тревожьтесь обо мне, — сказала хозяйка, — только соглашайтесь, если вам Кырбоя по душе.
Но Виллу не мог не тревожиться о хозяйке, хотя Кырбоя и было ему по душе. В Катку Виллу мог бы жить как угодно, он мог бы жить там даже слепым, безногим или безруким, и ему все-таки казалось бы, что жить еще стоит. Но идти в Кырбоя таким, какой он теперь, или совсем слепым — на это Виллу не мог согласиться. Мало того: разговаривая здесь в темноте с хозяйкой Кырбоя, Виллу невольно спрашивал себя, стоит ли ему, слепому и калеке, жить даже в Катку, если, несмотря ни на что, его так сильно влечет к себе Кырбоя?
Особенно мучительным стал этот вопрос для Виллу, когда хозяйка под конец взяла его больную руку и стала поглаживать ее, словно была всего-навсего бобылкой Ээви, у которой от Виллу сын. Только хозяйка была смешнее, чем Ээви, Виллу она показалась куда более смешной, потому что, держа его больную руку в своих, хозяйка вдруг заговорила с ней так, точно это было живое существо или сам Виллу:
— Ах ты, культяпка, культяпка, — говорила хозяйка, — почему ты не хочешь стать хозяином Кырбоя? Разве тебе этого мало? Но ведь у меня ничего больше нет, я предлагаю тебе все, что у меня есть, правда, немного поздно, но все-таки предлагаю. Я, глупая, не сумела сделать этого вовремя, уехала на чужбину.
Так говорила хозяйка, когда они стояли возле кырбояской изгороди, до которой Виллу ее проводил; они стояли так близко друг к другу, что Виллу чувствовал прикосновение платья хозяйки, даже ощущал сквозь одежду тепло ее тела. Не выдержав, Виллу обнял хозяйку здоровой рукой, ведь хозяйка стояла так, что ее удобно было обнять. Он обнял ее, привлек к себе и пообещал через день-другой дать окончательный ответ, вынужден был пообещать, — что еще оставалось Виллу, раз хозяйка Кырбоя стояла так близко, что очень удобно было обнять ее здоровой рукой.
Только одно оставалось ему еще, потому что это было неизбежно: он шел домой, охваченный таким отчаянием, какого никогда в жизни не испытывал, а дома метался на постели, хуже чем в больнице, и все старался уснуть, но сна не было.
21
После праздника сбора орехов, в ночь на понедельник, пропала кырбояская Моузи, и поначалу никто не мог понять, куда она делась. Моузи, когда была помоложе, иной раз пропадала довольно долго — она любила охотиться на птиц и зайцев, любила пускаться в длительные свадебные путешествия, но сейчас ноги у нее уже не годились для охоты, а госпожа Венера давно от нее отвернулась, так что свадьбы, где бы они ни справлялись, далеко ли, близко ли, Моузи уже ничуть не интересовали.
— Поищите, может, она отправилась куда-нибудь околевать, — сказал наконец старый Рейн, — вы ведь все жаловались, что она ничего не ест.
— Разве собаки перед смертью уходят из дому? — спросила хозяйка.
— Они стараются уйти куда-нибудь подальше, чтобы не валяться как ненужный хлам у людей под ногами.
Слова «ненужный хлам» больно кольнули хозяйку, она вспомнила, что каткуский Виллу вчера обронил эти слова, говоря о себе. И хозяйка невольно заметила:
— Мне кажется, Моузи могла бы и дома умереть, она вполне это заслужила.
На этом разговор и кончился, и едва ли он потом возобновился бы, если бы хозяйка случайно не услышала, как Микк сказал:
— И чего это каткуская собака воет, что ей приснилось? А может, наша Моузи и впрямь околела и та ее оплакивает?
Теперь и хозяйка услышала, что воет какая-то собака и вой этот и впрямь доносится со стороны Катку.
Она велела обыскать все вокруг дома, она и сама отправилась на поиски Моузи, охваченная каким-то жутким предчувствием, ей казалось, будто они ищут человека, который точно сквозь землю провалился. Но долго искать им не пришлось — вскоре Микк, дойдя до рябины, росшей в углу сада, крикнул:
— Вот она лежит!
— Мертвая? — спросила хозяйка.
— Окоченела уже, — ответил Микк, ткнув собаку ногой.
Все поспешили туда, даже хозяйка, и все увидели, что кырбояская Моузи действительно уже успела окоченеть. Вытянув ноги и слегка запрокинув голову, точно ей было очень жарко, Моузи лежала под ветхой скамейкой, на которой хозяйка любила сидеть по вечерам, когда выпадала роса и заросший, запущенный сад наполнялся ароматами трав и цветов.
— Ишь, окаянная, под скамейку околевать забралась, точно другого места не нашла, — выругался Микк и, обратившись к хозяйке, спросил: — Где ее закопать?
— Здесь и заройте, — ответила хозяйка.