— Под скамейкой? — спросил Микк.
— Там, где она лежит, — сказала хозяйка.
— Тогда придется убрать скамейку, иначе яму не выроешь, — заметил Микк.
— Уберите, если иначе нельзя, — согласилась хозяйка, — выройте яму поглубже.
— А что потом со скамейкой делать? — спросил Микк. — Она ведь прогнила совсем, стоит ли ее обратно ставить.
— Поставьте вместо нее новую, — распорядилась хозяйка.
— Сюда же?
— Да!
Теперь все было ясно, и Микк отправился за лопатой, так как хозяйка пожелала, чтобы старший работник Микк сам похоронил собаку, вырыв для нее глубокую яму. Хозяйка стояла тут же, точно кубьяс, подгоняющий землекопа, и смотрела, как Микк роет яму. Но хозяйка ни разу не поторопила Микка, хозяйка вроде бы и не видела, что делает Микк, она просто стояла и смотрела, будто ей больше не на что было в этом мире смотреть.
— Та собака все еще воет, — сказала хозяйка Микку, когда он уже заканчивал работу.
— Видно, каткуская собака взбесилась, — заметил Микк. — Наша была старая, а та помоложе, видно, взбесилась — иначе чего ж она воет.
— А это в самом деле каткуская собака? — спросила хозяйка.
— Вой с той стороны доносится, — сказал Микк, — будь это на другом хуторе, не так бы слышно было.
Хозяйка стояла и слушала, слушала еще и после того, как Микк зарыл собаку, слушала и позже, стоя у окна своей комнаты, пока наконец уже нечего стало слушать.
Хозяйкой овладело странное беспокойство, ей казалось, будто она должна сходить в Катку и узнать — почему так воет собака. Может быть, она и в самом деле взбесилась, как уверяет старший работник Микк, или, может быть, там стряслось что-нибудь такое, из-за чего старые собаки околевают, а молодые принимаются выть. Хозяйка не находила себе места, пока Яан, вернувшись после обеда с мельницы, не сообщил, что нынче ночью каткуский Виллу застрелился, выпустив в себя заряд дроби. Теперь хозяйка Кырбоя успокоилась, она перестала прислушиваться к тому, доносится со стороны Катку собачий вой или нет. Она ушла к себе в комнату и заперла дверь на ключ, заперла дверь и закрыла окна, которые целыми днями были открыты, так как, несмотря на осень, стояла теплая, солнечная погода.
Никто не заметил, долго ли пробыла хозяйка в своей комнате, один только старый Рейн расхаживал возле дома, ожидая, когда дочь снова откроет окно или дверь: казалось, он был чем-то обеспокоен, чего-то опасался. И когда наконец дверь открылась, точно ничего особенного и не произошло, Рейн вздохнул с облегчением. Но, увидев, что дочь оделась так, словно собралась куда-то далеко, старик опять заволновался. Почти бегом бросился он вслед за дочерью к воротам и закричал:
— Анна! Анна! Куда ты?
— Не знаю, — отозвалась дочь.
— Когда вернешься?
Ответа не было.
— Ты совсем уходишь? — спросил отец.
Теперь дочь остановилась, как будто что-то вспомнив.
Остановилась, повернулась и сделала несколько шагов обратно к воротам, возле которых стоял отец.
— Не спрашивай, папа, сейчас я ничего не знаю, — проговорила наконец хозяйка Кырбоя и пошла, пошла по дороге, которая ведет к озеру; но эта же дорога ведет и в деревню, и к шоссе, ведет и в Катку, и в Мядасоо, и в Метстоа, и в Пыргупыхья, если с большака свернуть налево.
По этой дороге и пошла хозяйка. Отец, не спуская с дочери глаз, издали следовал за ней, будто хотел увидеть, пойдет она к озеру или свернет на шоссе, по которому можно дойти до станции. Но нет, дочь направилась в Катку, потому что там сегодня утром выла собака.
Когда-то старый Рейн втайне радовался, что Виллу покалечил себе правую руку и повредил второй глаз; но смерть его не принесла старику ни малейшей радости — старик чувствует это, незаметно следуя за идущей по дороге дочерью. Пусть бы лучше Виллу остался жив, пусть бы он остался жив даже совсем слепой, ведь тогда ему, старику, не пришлось бы сегодня так красться за своей дочерью.
22
Было еще совсем темно, заря едва занималась, когда до слуха хозяйки Катку донесся собачий вой. Хозяйка попробовала было опять уснуть, но не смогла — собака выла не переставая.
— Экий пес непутевый, — пробормотала хозяйка и, не успев договорить, почему-то подумала о Виллу. Может быть, виной тому было слово «непутевый», случайно сорвавшееся с языка, а может быть, ей вспомнился вчерашний разговор; дело в том, что вчера вечером Виллу поздно вернулся домой и, сняв со стены ружье, пошел с ним к амбару, так как все еще продолжал спать на сеновале.
— Ружье-то тебе зачем? — спросила его мать.