— Может, еще свидимся, — сказала старуха, когда Анна собралась наконец уходить.
— Кто знает, — ответила та, — может быть, я еще загляну в эти края.
— Разве барышня уезжает из Кырбоя? — спросила старуха.
Только теперь хозяйка Кырбоя поняла, к какому она пришла решению, пока плакала здесь у матери Виллу: она навсегда покинет Кырбоя, покинет не медля — она даже пешком успеет еще на вечерний поезд, идущий в город. Что она будет делать в городе, пока неизвестно, над этим она не хочет сейчас задумываться, там видно будет.
Отцу она пошлет весточку, она может передать ему весточку хотя бы с матерью Виллу, сегодня же вечером, но не раньше, чем поезд отойдет от ближайшей станции. Так решает хозяйка Кырбоя, потом прощается с матерью Виллу, которой от всей души помогала плакать.
Когда Юри вернулся вечером с гробом для сына, старуха сперва не хотела рассказывать ему про хозяйку Кырбоя, однако умолчать об этом она все же не могла — иначе ей не удалось бы отлучиться в Кырбоя.
— Чего ты там не видала в такой поздний час? — спросил старик.
И старухе пришлось ему все объяснить.
— Барышня попросила, — ответила она.
— Она приходила сюда без меня? — спросил старик.
— Приходила взглянуть на Виллу, — проговорила старуха, вытирая глаза.
— Чего зря на него смотреть, — проворчал Юри, — теперь уж он хозяином Кырбоя не станет.
— В том то и дело, что не станет, — ответила старуха, — об этом она и горевала.
Старик ничего на это не сказал, лишь попыхтел трубкой и сплюнул, а старуха продолжала:
— Барышня уезжает из Кырбоя.
— Из-за Виллу, что ли? — спросил старик.
— Из-за Виллу, — подтвердила старуха. — Уеду, говорит, из Кырбоя и не знаю, вернусь ли еще когда-нибудь. Нынче же собиралась ехать, не предупредив даже старого Рейна, вот и попросила меня сходить в Кырбоя, а то там невесть что подумают.
— Так, значит, Виллу и впрямь мог стать хозяином Кырбоя? — спросил старик.
— Выходит, что так, — ответила жена, — барышня сама сказала, что звала его…
— Куда? — спросил старик, все еще продолжая сомневаться.
— В Кырбоя хозяином… вчера вечером звала… сама мне сказала, заплакала и сказала, — объясняла старуха, вытирая свои распухшие от слез губы.
— А все-таки наш Виллу был дураком, — с досадой сказал старик; он никак не мог взять в толк, почему это Виллу, будучи в здравом уме, не согласился на такое предложение, а вместо этого выпустил себе в рот два заряда дроби. Он, Юри, согласился бы стать хозяином Кырбоя даже совсем слепой, и мастерскую бросил бы, и новый погреб. — Его позвали в Кырбоя хозяином, а он из-за этого взял да застрелился, — задумчиво проговорил старик немного погодя.
— Кто знает, почему он застрелился, чужая душа потемки, — заметила мать.
На этом и закончился разговор о сыне. Помолчав, старуха спросила как бы между прочим:
— Так пойти мне?
— Что ж, иди, коли обещала, — ответил старик. — Только смотри, долго не засиживайся.
— Зачем же долго, — сказала жена. — Дойду и сразу обратно, только и всего.
Однако старуха задержалась в Кырбоя, так что старик, поджидавший ее, заскучал; он вышел во двор послушать, не идет ли жена, а вернувшись в дом, пробормотал:
— Хоть иди разыскивай ее на ночь глядя.
23
Хозяйка Кырбоя медленно вышла за ворота Катку, словно думала о чем-то или разглядывала красивый погреб, который скорее подходил для Кырбоя, нежели для Катку. А между тем она ни о чем не думала, ничего не замечала — ни погреба, ни мастерской, на окнах которой были ставни с железными болтами. Кырбояская барышня шла не спеша, потому что времени до поезда оставалось еще много.
Быть может, она только здесь идет так медленно, по двору и полям Катку, по вересковой пустоши, где Виллу изучал когда-то следы человека и собаки, следы кырбояской барышни и ее старой Моузи. Быть может, хозяйка прибавит шагу, когда свернет на большак возле сосны с могучими корнями, где повозка обычно грохочет так громко, что отец, поджидающий дочь у себя во дворе, узнает, что повозка уже близко. По большаку Анна может даже побежать, если до отхода поезда останется мало времени; отдохнуть она успеет в вагоне, пока поезд будет мчаться к городу.
Так брела хозяйка Кырбоя, выйдя за ворота усадьбы Катку, а мать, стоя в воротах, глядела ей вслед и думала: хозяйка Кырбоя идет как старуха. Но хозяйке Кырбоя не было еще и тридцати, и в ее крепком теле было еще много сил. Красотой и миловидностью она никогда не отличалась, а вот силы в ней всегда было много, однако сегодня матери Виллу показалось, будто кырбояская барышня и мила и красива. Что поделаешь, мать Виллу только сегодня увидела, какой красивой и милой может быть кырбояская барышня, когда она оплакивает Виллу или когда бредет к лесу так, словно в тридцать лет она уже старуха. Барышня, уходя из Катку, казалась такой красивой и милой, что мать Виллу, глядя на нее, не переставая плакала, — она продолжала плакать даже тогда, когда барышни уже не стало видно, когда она небось уже миновала старую сосну и вышла на дорогу, ведущую через деревню к шоссе.