Взяв у Ээви ребенка, хозяйка поднялась и сказала:
— Пойдемте, лучше вам нигде не будет. Дайте я понесу мальчика, вы ведь устали.
И Ээви послушалась хозяйку Кырбоя, поднялась с мягкого мха, на котором сидела среди алых ягод, и пошла за хозяйкой. Дойдя до сосны с могучими корнями, они не свернули налево, откуда можно было пройти в деревню и на большак, а направились прямо в Кырбоя. Сама кырбояская хозяйка пошла туда, хотя еще недавно собиралась повернуть в другую сторону. Она пошла туда, как видно, потому, что несла на руках сына Виллу, которого увидела на руках у плачущей матери в лесу, среди алых ягод.
Когда они пришли в усадьбу, хозяйка с ребенком направилась к отцу и сказала:
— Я привела в Кырбоя хозяина.
Старик широко раскрытыми глазами смотрел на дочь, на Ээви и на ребенка и долго не мог понять, что это значит, что на это ответить. Но потом вдруг сообразил, откуда ветер дует, сообразил, что ребенок, которого его дочь держит на руках, — сын каткуского Виллу, сообразил, что дочь вернулась домой и, как видно, решила навсегда здесь остаться. И он сильно обрадовался этому, обрадовался даже ребенку, которого дочь держала на руках. И, видно, от радости старый Рейн не нашел ничего лучшего, как спросить:
— А Ээви что об этом думает?
Но Ээви ничего об этом не думала. Когда Ээви увидела сияющее лицо старого Рейна, она ни о чем уже не могла думать, она лишь уткнулась лицом в плечо хозяйки, державшей на руках ее ребенка, и зарыдала так, будто сама превратилась в малое дитя, которое ждет, чтобы его взяли на руки. Теперь чуть было не расплакалась и хозяйка, но она удержалась.
— Что же ты плачешь, разве не хочешь, чтобы твой сын стал хозяином Кырбоя? — спросил старый Рейн, желая утешить Ээви. Но та зарыдала еще горше.
— Как зовут хозяина? — спросил Рейн, чтобы переменить разговор.
— Виллу, — ответила хозяйка.
— Тоже Виллу? — удивился Рейн.
— Тоже, — ответила хозяйка.
— Он уже ходит?
— Еще как! — сказала хозяйка и поставила мальчика на пол. — Ходит, а в Кырбоя даже бегает, — добавила она.
Но хозяин не захотел ни ходить, ни бегать, он стоял и смотрел, как бы удивляясь тому, что его здесь окружает; он стоял и смотрел на плачущую мать, издавая какие-то звуки, понятные только матери, — она схватила мальчика на руки и выбежала с ним из дома.
— Ты это серьезно? — спросил старый Рейн у дочери, когда они остались одни.
— Серьезно, — ответила дочь.
— Еще когда тебе от него помощь будет! — заметил отец.
— Когда-нибудь да будет, — промолвила дочь, — времени хватит, ты и сам еще до этого доживешь.
На это Рейн ответил, помедлив:
— Я передал усадьбу тебе, делай что хочешь. Если ты считаешь, что найти для Кырбоя хозяина нельзя, его можно только вырастить, — пусть будет по-твоему. Я стану помогать тебе, насколько хватит сил и умения.
— Если бы ты только захотел, папа, — сказала хозяйка как бы с мольбой.
Таким образом, было решено, что сын каткуского Виллу, носивший фамилию бобылки Ээви, станет хозяином Кырбоя.
С этой вестью вернулась из Кырбоя к своему старику и хозяйка Катку: она пришла вечером к старому Рейну, чтобы сообщить ему об отъезде дочери, но здесь неожиданно узнала, что барышня дома, что она сидит в своей комнате возле спящего сына бобылки Ээви, а сама Ээви отправилась в хибарку, чтобы побыть возле покойницы.
Из-за того, что сын бобылки Ээви спал в комнате хозяйки Кырбоя, старуха пробыла в Кырбоя так долго, что старик уже пошел было ее разыскивать; хозяйка Кырбоя задержала ее, сказав — пусть взойдет луна, пусть поднимется повыше, тогда светлее будет идти по лесу. И старуха была рада, что хозяйка Кырбоя задержала ее возле себя и сына бобылки Ээви.
Наконец, когда поднялась луна, старуха пошла домой, пошла, словно была молоденькой девушкой, которой не спится в лунную ночь. Она бодро шла по лесу, как будто старик и не ездил сегодня за гробом для сына. Она шла, правда, чуть сгорбившись, тяжелой поступью старого человека, но на сердце у нее было легче, гораздо легче, чем когда она направлялась в Кырбоя.
Легче было теперь на сердце и у хозяйки Кырбоя — ведь она нашла для Кырбоя хозяина, нашла среди алых ягод. Теперь в Кырбоя наступила золотая пора, все чувствовали, что наступила золотая пора, даже старый Рейн это чувствовал — он ходил и смотрел, смотрел и слушал, точно в Кырбоя и в самом деле все пришло в движение, все огласилось радостным гулом. Гудит само Кырбоя, гудит его вересковая пустошь, как сосновый рожок весенним вечером; даже болото гудит, вплоть до Гнилой топи или даже еще дальше, только Рейн этого не слышит. А озеро словно откликается на все эти звуки, так что знай себе смотри да слушай, как все кругом движется и гудит.