— Потом их воскресил колдун?
Я кивнула.
— Его я тоже убила. Впрочем, этим точно не горжусь.
— Ты многое пережила. Сильная. Это восхищает.
— Я не чувствую себя сильной, — возразила я. — Усталой. Изломанной. Но все привыкли, что я выдержу, и приходится притворяться. Люди ждут от сольвейга поступков. Всегда. Но я — всего лишь женщина. Несмотря на кен.
Он снова обнял меня, и было что-то в этом объятии — необъяснимое, перемена, которую не можешь уловить и понять. Я притихла, слушая, как он дышит — глубоко и почему-то тяжело. Словно внутри у него шла своя борьба, которую Эрик не собирался афишировать.
Я и не требовала.
— Со мной тебе не нужно быть сильной, — прошептал он, и дыхание опалило мне висок. — Никогда. Сильным буду я.
И я с ним полностью согласилась. Кроме слова «никогда». Это «никогда» к «всегда» никакого отношения не имело, потому что у него был срок годности. Чуть больше месяца.
Плевать.
Я скажу ему, быть может. Не сегодня. Когда-нибудь потом.
Не буду просить остаться — это нечестно. Просто скажу. Что люблю. Что рядом с ним мир изменился — стал добрее, светлее. Красочнее. Я изменилась. Наполнилась силой, как сухая губка — водой. Напиталась уверенностью. Поверила в счастье.
Не это ли главное в людях? Они приходят и меняют нас.
Я не стану давить — позволю решить самому. Для мужчин очень важно — решать.
Мы лежали молча еще очень долго. Новый день проник в нас, согрел теплым майским солнцем, окрасил красками крыши домов. В какой цвет он выкрасит меня?
Вечером мы поехали к скади. К своему удивлению, в их наполненном вековыми тайнами доме мне было невероятно уютно. Словно за время нашего знакомства с Эриком что-то изменилось во мне на молекулярном уровне, приближая к некогда чужому племени. Наверное, это из-за кена. Скорее всего, из-за него.
Но я так долго не ощущала себя в семье, что не задумывалась. У скади было хорошо. Милые люди, визжащие дети, играющие на ковре у камина, веселый гомон, шутки и задушевные разговоры.
Защитницы, целители, ищейки. И просто люди — каждый особенный и заметный. Со мной говорили, меня расспрашивали, меня слушали. Эрик улыбался, гладил по спине и молчал, позволяя мне проявить себя.
И я узнавала каждого из них, находя в каждом какую-то мелочь, которая делала его личностью, наделяла индивидуальностью, отличала от других.
Удивительные, радушные, волшебные скади!
Эля, болтающая без умолку, серьезная Алла — воительница, которую очень заинтересовало, как атли пережили войну с охотниками. Внимательный Роб, даже Даша, тихо притаившаяся на подлокотнике кресла.
Тамара специально на нее не смотрела. Ни взгляда, ни слова — воительница и защитница словно не замечали друг друга.
А в остальном — идиллия.
Все они нравились мне.
В их тесном кругу я напитывалась теплом, от которого отвыкла. И все они, казалось, тоже грелись у своего костра. Сплотившись вокруг Эрика, как бы дополняли его самого, олицетворяя собой единство. Жались к нему, как котята к кошке, ища ласки и одобрения.
И я подумала, что никогда мне не было так уютно у атли. Или было? Уже и не помню.
А потом мы пили кофе на кухне. Вчетвером — я, Эрик, Роберт и Тамара. Кутались в ароматы свежей сдобы, говорили обо всем и ни о чем, вспоминали прошлое с некой теплой грустью необратимости. И негласно молчали о будущем.
Вернее, я молчала. А Эрик, как бы между прочим, в один момент объявил:
— Двадцать второго июня откроется портал в кан.
Идиллия закончилась тут же. Тамара сверкнула на меня убийственным взглядом и спросила:
— Ты сказала, да?
Я поежилась, а Роберт обратился к подруге:
— Полина не виновата в том, что рождена пророчицей. И в том, что видит будущее Эрика.
— А кто виноват? — вспылила воительница. — Пока она не появилась, все было хорошо.
— Ты знала, что я уйду, — строго осадил ее Эрик. — Мы говорили об этом не раз.
— Тогда не было четкой даты. Черт, Эрик, никто серьезно не верил, что этот момент наступит. — Она помолчала и добавила: — Никто, кроме тебя.
— В этом нет моей вины. — Тон холодный, даже ледяной, без намека на прежнее тепло. — Пора было уяснить, что мои слова имеют вес в скади. И начать уже прислушиваться.
— Некоторые твои решения просто глупы, — упрямилась Тамара. — Никто в скади не решается сказать это тебе в лицо. Так вот, я не боюсь сказать.