Та только головой мотает и смотрит на него во все глаза. Вот-вот опять заревет.
Вздохнул старик тяжко и чинно пошел к деревне. Остальные следом пошли. Мужик отвесил беглянке ещё один подзатыльник и потащил домой. Сделав несколько шагов, старик остановился. Посмотрел в небо. Потемнело в глазах, в ушах зашумело. Снова встала перед глазами опушка проклятого леса. Сила неведомая вырвала его из птичьего тела и вернула на грешную землю. Грубо, жестоко.
– Ах ты падаль старая… – ногти до боли впились в ладонь. Скрипнул зубами от ярости и бессилия.
Ворон осуждающе покосился на него жёлтым глазом. С чего вдруг столько эмоций? Он тихо заворчал и, переваливаясь на мощных лапах, уковылял в глубь леса. К излюбленному месту отдыха.
Четыре лета минуло с той поры. Четыре лета не ступала человечья нога в запретный лес. А на пятое вернулась беглянка. На этот раз не заблудилась, а нарочно вышла на полянку у края топи. Он сразу ее признал. По темной косе, по глазам зелёным. И по запаху почти лесному. Будто и не в человечьей деревне она жила. Ягодами дикими она пахла и травами целебными. Да листьями молодыми, едва распустившимися. Вышла на поляну, огляделась.
– Выйди, Хозяин лесной, покажись, – летит над поляной голос девичий. – Я не боюсь тебя!
Он лишь посмеялся неслышно из тени. Не стал показываться. Нечего ей тут делать. Постояла она на поляне, за деревья позаглядывала. Даже под старой корягой посмотрела. Топнула ногой рассерженно и ушла. А через луну опять явилась. И опять.
Стала частенько в лес наведываться. То в сарафане нарядном придет. То с бусами на шее. То с новой яркой лентой в косе. Будто на свидание с суженым. А он лишь посмеивался. Да удивлялся ее упрямству. Кто другой уже бросил бы это занятие, а она продолжает в лес ходить, да звать его. И с каждой встречей все краше становится. Красота ее женская пробуждается, набухает тугим цветочным бутоном. Вот-вот расцветёт пышным цветом.
Три лета так ходила. А потом не просто так пришла, а с подарками. Принесла каравай хлеба, головку сыра, яблоки и бурдюк с медовым вином. По всем правилам грядущего праздника Солнцеворота. Никак решила его задобрить, словно духа лесного? Это что-то новое.
– Выйди, Хозяин лесной. Покажись мне!
Руки загорелые раскладывают на пне подарки. Достают со дна корзинки острый нож, режут палец. Тяжелые алые капли падают на хлеб белый, на сыр душистый. Стелется над поляной аромат свежей крови. Темнеет в глазах от жажды. Быстрой тень выпрыгнуть на свет, руками прижать к земле худые плечи, впиться клыками в нежную шею…
– Уходи, – шепчет беззвучно. – Пожалуйста.
Только бы не выдать себя стуком сердца, рыком глухим да скрежетом когтей по древесной коре. Только бы не услышала и не подошла ближе!
Насилу себя переборол. Улучил момент, пока она отвлеклась на шум птичьих крыльев, обратился волком и серой молнией рванул в глубь леса. Отдышался кое-как, скорчившись на влажной прохладной траве, унял бешеный стук сердца. Потряс головой, разгоняя кровавый туман перед глазами. Нужно вернуться. На запах крови весь лес сбежится. А ну как нападет на нее какой хищник одуревший? Не отобьется ведь.
В волчьем облике вернулся с другой стороны. Схоронился в тенях. Она все так же стояла на поляне и озиралась по сторонам, сунув в рот порезанный палец. Звери к ней не подходили. А если и собирались, то теперь точно не подойдут. Его почуяли. Воля хозяина для них закон. Против него никто пойти не рискнёт.
Вздохнула она печально, подхватила пустую корзинку да и направилась к выходу из леса. Незаметно проводил ее до опушки, как всегда делал. Вороньими глазами проследил до деревни. А потом вернулся на поляну у края топи. Уселся на старую корягу. Отломил кусочек хлеба, сдобренного кровью девичьей. Жевал и думал.
Что-то с этой девицей было неладно. Что-то мешало ему ее сожрать. Даже в зверином облике не мог об этом думать. А уж в человечьем и подавно. С другими такого не было. Уж не течет ли в ней кровь древнего народа? Хорошо бы это выяснить. И хорошо бы, чтобы девица ещё какую глупость не выкинула. Ее упертости и баран позавидует.
Многие лета люди этот лес стороной обходили чуть ли не за вёрстку. Даже близко подойти боялись. Приходилось их выманивать сладкими речами да обещаниями. Пока не надоело с этим возиться. А эта сама пришла. Да ещё и тропку тайную с первого раза запомнила. Неспроста это все.
– Чует мое сердце, – отряхнул руки от крошек, – Намучаюсь я с тобой, красна девица. Ох, намучаюсь. И откуда ты свалилась такая на мою голову?
Ее звали Леся. Мать так назвала. Она плохо ее помнила, мать-то. Помнила косу черную, глаза зелёные, голос нежный да странные песни на чужом языке, что та пела ей вместо колыбельных. А ещё зелёные одежды. Всегда зелёные. Будь то нарядный сарафан или купальная рубаха.