Если у вас осталось пятьсот долларов, а никак нельзя без пары тысяч, ступайте в казино. Играйте на скачках. Или делайте ставки в страусиных и вараньих боях. Или, наконец, поспорьте с соседом на то, что сама Снежная Королева слетит с неба в запряженных полярными волками аэросанях, и прямехонько в вашу каминную трубу. Но ни в коем, ни в коем случае, имея лишь пятерку в кармане, не приближайтесь к наперсточнику. Пляска его рук завораживает. Удача обманчива. Шарик всегда оказывается не там, где вы предполагаете. Если, конечно, вы не странный парнишка из Долины Семи Колодцев.
Наперсточник, длинный угловатый парень, сидел перед ящиком, ловко поджав ноги. На ящике, на вчерашней газете, красовались три наперстка. Между ними метался маленький золотой шарик. То есть шарика-то как раз никто и не видел, поэтому, проиграв десятку-другую, даже самые азартные из горожан отходили. Джейкобу не нужно было видеть шарик. Он смотрел на руки. Эти руки, торчащие из широких засаленных рукавов (там так удобно прятать шарики), с тощими, заросшими черным волосом мосластыми пальцами, двигались по одному и тому же маршруту, плясали всё ту же пляску. Никто не замечал отработанного постоянства движений наперсточника. Непонятно, знал ли о нем сам ловкач. Но Джейкоб знал, и знал джентльмен в белом костюме, будто совсем слившийся со стеной. Постояв еще пару минут в раздраженно ухающей, прищелкивающей языками толпе, Джейкоб шагнул вперед, положил на газету пять долларов и ткнул пальцем в левый наперсток.
Наперсточник улыбнулся:
– Решился, вороненок? Ну-ка, ну-ка… Ай, смотрите, угадал, зараза!
В толпе кто-то присвистнул. Поднажали. Джейкоб расправил плечи, сопротивляясь напору зевак, и сгреб с ящика выигрыш. Подождал, пока двое из вдохновленных его успехом продуются подчистую, и снова поставил. И снова. И снова. Люди уходили, а Джейкоб оставался. Уже начало вечереть. Улица опустела, в окнах загорались газовые огни, плотно задвигались ставни. По брусчатке стучали шаги последних прохожих, а Джейкоб все играл со стремительно мрачнеющим парнем – не замечая, что вокруг не осталось никого. Только он, только ловкие руки молодого мошенника, и ящик, и белая внимательная тень – в сумерках не ставшая заметнее, а, напротив, будто слившаяся с опустившимся на город молозивом.
Парень в последний раз перевернул наперсток, вытащил из-под него безошибочно пойманный Джейкобом шарик и небрежно закинул в карман. Оглянулся («Почему они все здесь оглядываются?» – успел подумать мальчик) и протянул:
– Всё, пацан, поигрались и будя. Двадцатка твоя, остальное гони.
Джейкоб мотнул головой и попятился. Парень наклонился к нему и прошипел:
– Да ты чё, гопота? Ты, может, думаешь, я на свои играю? Это ж Рыжий Пет, он меня самого в шарик скатает и в толчок запихнет, если я выручку зажилю. А он точно решит, что я зажилил, у меня никто еще банк не срывал. Но ты ж не пацан, ты ж ариманово охвостье, только мелкое еще. Так что не борзей и давай бабло выкладывай.
Мальчик оглянулся и, сжав ремень сумки, кинулся в проулок. Сзади по мостовой забухало. Засвистело, слева вдруг протянулась чья-то нога и очень ловко сделала Джейкобу подсечку. Он кубарем покатился по твердым булыжникам. Сумку рванули. Кто-то ухватил беглеца за лодыжку, он сильно лягнул и, кажется, попал – за спиной заругались и зашипели.
– А ну тихо-тихо-тихо, – ласково пробормотали в ухо знакомым утрешним голосом, и в синеватом свете газового фонаря, горевшего у входа в проулок, Джейкоб разглядел склонившуюся над ним рыжую и конопатую физиономию.
Мальчишка взвыл и отчаянно дернулся, ощущая, как в груди пробуждается что-то незнакомое, никогда не испытанное – неужто обещанная белым эскулапом ненависть? У ненависти был привкус смолы. Джейкобу зажали рот, придавили к земле и быстро обыскали. А потом кто-то, стоявший у стены, восхищенно присвистнул.
– Эй, ребя, а у него тут черепушка в мешке. Натурально башка, и в шляпе.
– Руки прочь! – зазвенел бубенчиками Пугало, только его, понятно, никто, кроме Джейкоба, не расслышал.