Ворошилов молча кивнул, а сам стал внимательно рассматривать часы.
— Тысевич… Тысевич… — бормотал он, уловив что-то знакомое в фамилии. — А-а!
Нарком вспомнил холодный мартовский день, когда был с инспекцией в Орловском бронетанковом училище и этот Тысевич снайперски попал в бочки, которые он велел поставить метрах в трехстах от танка. Но почему вернули часы? Такой хлопец славный, этот Тысевич…
Генерал протянул наркому белый листок.
Наркому обороны СССР, маршалу СССР товарищу Клименту Ефремовичу Ворошилову.
Товарищ маршал! Пишет Вам бывший курсант Орловского училища бронетанковых войск Петр Тысевич. Вы были у нас в училище в марте этого года. Товарищ маршал, вспомните, пожалуйста, как Вы подарили мне свои часы за снайперскую стрельбу из танка на танкодроме, когда я попал первым выстрелом в бочки. Я совсем не хвастаюсь, а просто хочу, чтобы Вы обязательно вспомнили. Так вот, товарищ маршал, меня из училища отчислили в апреле, через месяц после того как Вы подарили мне часы. Часы я не отдал, хотя бригкомиссар товарищ Бекасов и хотел их забрать, спасибо начальнику училища комбригу Акапяну, он защитил. Товарищ маршал, я уверен, что отца арестовали по ошибке, органы разберутся и его отпустят. Я люблю свою профессию, на мое обучение потрачены народные деньги. Отчислять меня нечестно, потому что отец не виноват, да и я тоже. Товарищ маршал! Когда меня отчисляли, комиссар хотел часы забрать, а я ему сказал, что верну их только товарищу наркому Ворошилову. Это письмо я отправлю с пакетом, куда и вложу подаренные Вами часы. Если я не достоин этой награды, то возвращаю ее Вам сам, добровольно. Товарищ маршал, разберитесь, пожалуйста, потому что я правда не виноват. И отец тоже.
— Вот тебе раз!.. — растерянно произнес маршал. — Его-то за что? Черт возьми наших комиссаров! Надо же меру знать!
Ворошилов раздраженно сунул письмо в карман. На двенадцать часов у Сталина было назначено совещание, и он собирался ехать к нему. Нарком давно хотел поговорить с ним о том, чтобы хоть немного ослабили репрессии в армии. «Так вычистим, что воевать некому будет… — думал он, сидя в машине. — Но, с другой стороны, у этого мальчишки взяли отца, пойдет ли он воевать после этого за страну? Может, и правильно, что его отчислили? Черт побери, как все запуталось… И все-таки надо Ежова немного одернуть! Много на себя берет, карлик кровавый…»[22]
Через двадцать минут Ворошилов входил в кабинет Сталина. Поздоровались. Ворошилов прошел к своему постоянному месту, неслышно ступая по густому ворсу ковровой дорожки. Он все еще колебался, говорить Сталину о странном пакете, который передал ему сегодня Хмельницкий, или разобраться в ситуации самому. «Нет, — в конце концов решил нарком, — вопрос касается не только этого курсанта. Проблема намного шире, речь идет о боеспособности армии, значит, говорить надо…»
В это время в кабинет зашли Молотов и Мехлис, поздоровались и направились к своим местам.
— Товарищ Сталин, я просил бы обсудить один вопрос, не входящий в повестку сегодняшнего совещания, — сказал Ворошилов.
Сталин, еще не севший за общий стол, разрывал папиросы и набивал табаком свою знаменитую трубку. Пальцы его на мгновение застыли — он не любил неожиданностей, — но потом продолжили свою работу.
— Говори. — Он поднес зажженную спичку к трубке и начал ее раскуривать.
— Сегодня я получил один очень интересный пакет. — Ворошилов положил на стол перед собой золотые часы и вскрытое письмо курсанта Тысевича. — В марте я проверял Орловское училище бронетанковых войск. Этот курсант, второкурсник, так стрелял из танковой пушки, что удивил даже меня. Без подделки, по-настоящему. Я сам указал цель, сам выбрал курсанта… Тогда я подарил ему вот эти часы. Снял с руки и подарил. Сегодня он вернул их мне. Вот его письмо, прочитать?
— Смотри, какой смелый! Читай…
Ворошилов прочитал письмо Тысевича. Молотов, внимательно выслушав, сказал то же самое, о чем полчаса назад думал Ворошилов, даже выразился почти теми же словами.
— Знаешь, Коба, я не говорю, что армию не надо чистить, но Ежов уж слишком много берет на себя! В атаку будут ходить не маршалы, а вот эти вчерашние курсанты. Что касается приказа в связи с польской разведкой, он был абсолютно правильным, но подобные случаи с отчислением — явный перегиб. Ты же знаешь, как у нас: заставь дурака Богу молиться, так он не только лоб расшибет, но и половицы проломит.