Потом его лицо покрылось сероватой бледностью, глаза потухли, и через мгновение Эмлин покрыла его голову куском полотна. Все было кончено.
Сайсели возвратилась к Кристоферу и увидела, что он сидит на кровати и пьет из чашки бульон.
– О муж мой!– сказала она, заключая его в объятия.Затем она взяла на руки сына и положила его отцу на грудь.
Прошло еще три дня. Кристофер и Сайсели прогуливались по саду Шефтон Холла. Он уже почти совсем поправился, хотя был еще слаб; но единственной болезнью его были горе и голод, а лучшее лекарство от них– радость и изобилие. Спустился вечер; мягкие и ясные сумерки, незаметно переходящие в ночь. Они сидели на скамье; он рассказывал ей о своих приключениях, и это была волнующая повесть; потом Сайсели написала старому Джекобу Смиту (эти листки, исписанные ее тонким своеобразным почерком, сохранились доныне; из них стоило бы составить книгу, хотя сделано это, по‑видимому, никогда не было).
Он рассказывал ей о жестокой битве на корабле «Большой Ярмут», когда на них напали два турецких судна,и о том,как храбро вел себя брат Мартин. После того как их посадили гребцами на галеры,Мартину,Джефри и ему посчастливилось очутиться на одной скамье. Потом Мартин схватил какую‑то южную лихорадку, но так как в то время они стояли в Тунисском порту, где можно было достать фрукты, чтобы кормить больного,Кристофер и Джефри выходили его. Через четыре месяца император Карл появился под Тунисом, и, когда город пал, по милости божией они были освобождены вместе с прочими рабами‑христианами, после чего Мартин возвратился в Англию с бумагами сэра Джона, которые намеревался вернуть его ближайшему наследнику, так как все они считали Сайсели погибшей.
Кристоферу же и Джефри на родине нечего было делать,и они остались, чтобы на стороне испанцев сражаться против турок,от которых так много натерпелись. Когда эта война кончилась, они тоже отправились в Англию,‑больше им некуда было деваться, да и хотелось свести счеты с испанским настоятелем Блосхолма. А остальное она сама знает.
Да, ответила Сайсели,она знает и никогда не забудет; но становится холодно,и ему вредно сидеть тут на скамейке, надо уходить. В ответ Кристофер только засмеялся:
– Голубка моя, если бы ты только видела галерную скамью, на которой я сидел там,у берегов Туниса, я, едва оправившийся после раны, нанесенной мне солдатами Мэлдона в Крануэл Тауэрсе, ты бы не стала сейчас беспокоиться. В течение шести месяцев мы трое– я, Мартин и Джефри– были скованы одной цепью, ибо эти черти‑язычники почему‑то держали нас вместе,–может быть, чтобы легче было следить за нами.И днем,изнемогая от шары, и ночью, дрожа от сырости, мы гребли и гребли, а нехристи‑надсмотрщики ходили взад и вперед между рядами скамей и подбадривали нас ременными плетьми. Да,– медленно добавил он,– они хлестали нас, словно мы были волами в ярме.Ты видела шрамы у меня на спине.
– О боже! Подумать только,– прошептала она,– тебя,англичанина из знатного рода, били, словно скотину, эти злодеи и дикари! Как мог ты перенести все это, Кристофер?
– Не знаю, жена. Думаю, что, не находись подле меня этот ангел в образе человека, монах Мартин– мир его благородной душе,– по меньшей мере трижды спасший мне жизнь, я бы или раздробил себе череп об уключины для весел, или перестал бы есть, чтобы подохнуть с голоду, или учинил бы что‑нибудь такое, что вынудило бы мавров покончить со мной. Я ведь считал тебя умершей и вовсе не хотел жить. Но Мартин внушал мне другое, убеждая меня, что не напрасно я столько страдал.О своих собственных муках он никогда не говорил и уверял, что, как ни ужасна моя участь, все для меня сложится к лучшему.
– И поэтому ты решил выжить, муж мой? О, этот Мартин поистине святой, и я выстрою раку для его останков.
– Не только поэтому, дорогая. Я жил для мщения Клементу Мэлдону‑ человек он или сам дьявол,–который причинил мне столько горя и мук, что из‑за них я преждевременно постарел,– при этом он указал на свой изборожденный морщинами лоб и волосы,где уже проступала седина,–для мщения также и этим пиратам‑ магометанам,державшим меня в рабстве. Да.Хотя Мартин и порицал меня, когда я ему признавался, думаю, что ради этого я и жил. И богу известно,– мрачно добавил он,– что потом,когда мы их разгромили,я хорошо мстил туркам повсюду, где только можно было. О, видела бы ты мою и Джефри последнюю встречу с капитаном этой пиратской галеры и его помощниками, которые нас в свое время избивали!Нет, я рад,что ты этого не видела:жестокое и кровавое было зрелище, даже не очень‑то мягкосердечных испанцев, и тех оно проняло.