– Да, – ответил аббат, – сатана, с которым вы тут беседовали, всегда среди нас. Сайсели Фотрел и Эмлин Стоуэр, вы обе зловредные ведьмы, в чем сами признались. Слишком долго терпел мир божий ваши колдовские дела; теперь же вы ответите за них перед богом и людьми, ибо мне, лорду настоятелю Блосхолмского аббатства, даны право и власть заставить вас это сделать. Схватите этих ведьм и заточите их в комнате, где они живут, пока я не соберу церковный трибунал, который будет их судить.
Сайсели и Эмлин схватили и повели в обитель. Когда они шли через сад, им повстречались мать Матильда с монахинями; те уже второй раз в этом месяце выбегали узнать, что за шум поднялся в часовне.
– Что еще случилось, Сайсели? – спросила настоятельница.
– Теперь мы, оказывается, ведьмы, матушка, – ответила она с грустной улыбкой.
– Да, – вмешалась Эмлин, – и обвиняют нас в том, что дух убитого сэра Джона Фотрела будто бы говорил с нами.
– Что, что? – вскричала настоятельница. – Разве можно объявлять ведьмой женщину только за то, что ей явился дух ее отца? Может быть, и бедная сестра Бриджет ведьма? Ведь тот же призрак передал ей ребенка!
– Верно, – сказал аббат. – Я об ней забыл. Она из той же шайки, ее тоже надо схватить и заточить. Надеюсь всей душой, что, когда наступит час суда, других ведьм обнаружить не придется. – И он угрожающе взглянул на бедных монашек.
Итак, Сайсели и Эмлин заточены в своей комнате, и монахи бдительно стерегли их, но дурному обращению они не подвергались. В их положении мало что изменилось, за исключением того, что теперь они сидели под замком. Ребенок находился при Сайсели, и монахиням разрешено было навещать пленниц.
И все же над ними обеими нависла мрачная тень тяжкой беды. Они хорошо сознавали – и казалось, им даже все время стараются напоминать об этом, -что их ожидает суд и смертная казнь по чудовищному и гнусному обвинению, будто они общались с неким темным и страшным созданием, именовавшимся врагом рода человеческого, ибо все верили, что люди наделены властью вызывать его к себе, чтобы он давал им советы и помогал во всех делах. Но они-то сами хорошо знали, что то был Томас Болл, и все случившееся казалось им нелепостью. Однако не приходилось отрицать, что означенный Томас, по наущению Эмлин, причинил блосхолмским монахам немало зла, отплатив им или, вернее, их настоятелю его же монетой. Но что было делать? Раскрыть правду означало предать Томаса жестокой участи, которую и им самим, вероятно, пришлось бы разделить, хотя, может быть, они очистились бы от обвинения в колдовстве.
Эмлин изложила все эти соображения Сайсели, не высказавшись ни «за» ни «против», и ждала ее решения. Оно и последовало – скорое и окончательное.
– Этого узла нам все равно не развязать, – сказала Сайсели. – Не станем никого выдавать и доверимся воле божьей. Я уверена, – добавила она, – что бог нам поможет, как помог, когда бабка Меггс едва не удавила моего мальчика. Не хочу я защищаться за счет других. Пускай бог решает.
– Со многими, кто вверялся богу, случались странные вещи: все зло мира тому свидетельство, – неуверенно промолвила Эмлин.
– Может быть, – ответила с обычным своим спокойствием Сайсели, -потому только, что верили недостаточно и не так, как нужно. Как бы то ни было, но этот путь я избираю и пойду по нему – хоть в огонь, если придется.
– В тебе как будто заложены семена душевного величия, но что из них вырастет? – ответила Эмлин, пожимая плечами.
На следующий же день вера Сайсели подверглась жестокому испытанию. Аббат явился поговорить наедине с Эмлин. Пел он все ту же песню.
– Отдайте мне драгоценности, и тогда с тобой и с твоей госпожой все еще может обойтись по-хорошему. А не то пойдете на костер.
Как и раньше, она стала уверять, что ничего о них не знает.
– Найдите драгоценности, или вы будете сожжены, – ответил он. -Неужели какие-то жалкие камешки вам дороже жизни?
Тут Эмлин поколебалась, хоть и не ради себя, и сказала, что поговорит со своей госпожой.
Он велел ей сделать это поскорее.
– Я думала, драгоценности погибли в огне. Эмлин, разве ты знаешь, где они находится? – спросила Сайсели.
– Да, тебе я ничего не говорила, но знаю. Скажи только слово, и я отдам их, чтобы тебя спасти.
Сайсели призадумалась, поцеловала ребенка, которого держала на руках, потом громко рассмеялась и ответила:
– Нет, не будет так. Не разбогатеет этот аббат от моего добра. Я уже сказала тебе, что не на драгоценности я надеюсь. Сожгут меня или я буду спасена, только ему их не видеть.
– Хорошо, – сказала Эмлин, – я сама так думаю; я ведь говорила об этом лишь ради тебя. – И она пошла сообщить решение Сайсели аббату.
Он явился в комнату к Сайсели разъяренный и пригрозил обеим женщинам, что они будут отлучены от церкви, подвергнуты пытке, а затем сожжены. Но Сайсели, которую он пытался запугать, даже бровью не повела.
– Что ж, пусть так и будет, – ответила она, – постараюсь все перенести, насколько хватит сил. Ничего об этих драгоценностях я не знаю, но если они и существуют, то принадлежат мне, а не вам, в колдовстве же я неповинна. Делайте свое дело, ибо я уверена, что конец ему будет совсем не такой, как вы думаете.
– Что! – вскричал аббат. – Значит, дух зла опять у тебя побывал, что ты так уверенно говоришь! Ладно, колдунья, скоро ты у меня запоешь по-другому!
И, подойдя к двери, он велел вызвать настоятельницу.
– Посадить этих женщин на хлеб и на воду, – сказал он, – и подготовить их к дыбе, чтобы они выдали своих сообщников.
Но доброе лицо матери Матильды приняло непреклонное выражение.
– У нас в обители этого не будет, милорд аббат. Закон мне известен, вам такая власть не дана. И более того, если вы их отсюда возьмете – они ведь мои гостьи, – я обращусь с жалобой к королю, а пока что подниму против вас всю округу.
– Разве я не прав, что у них имеются сообщники? – злобно усмехнулся аббат и ушел восвояси.
Но о пытке разговор больше не поднимался. Угроза пожаловаться королю пришлась аббату не по вкусу.
11. СУД И ПРИГОВОР
Настал день суда. Еще с рассвета Сайсели и Эмлин видели, как через ворота обители снует народ, и слышали, как рабочие устраивают все, что нужно, в парадном зале под самой их комнатой. Около восьми часов одна из монашек принесла им завтрак. Лицо у нее было бледное, испуганное. Говорила она шепотом и все время оглядывалась, словно думая, что за ней следят. Эмлин спросила, кто будет их судить, и монахиня ответила:
– Аббат, какой-то чужой темнолицый приор note 48 и старый епископ. О сестры мои, да поможет вам бог, да защитит он всех нас! – И с этими словами она скрылась.
Тут мужество на миг оставило Эмлин, ибо на что они могли рассчитывать перед таким трибуналом? Аббат был их самым беспощадным врагом и обвинителем, чужой приор – кто-нибудь из его друзей – одного с ним поля ягода. Что же касается духовного лица, прозванного Старым епископом, то он был известен как самый, может быть, жестокий человек в Англии, бич еретиков – до того времени, как ересь вошла в моду note 49, – охотник за ведьмами и колдунами. К тому же все знали, что ради своей выгоды он готов был пойти на что угодно. Но Сайсели она ничего не сказала – да и зачем? Та и сама все скоро узнает. Они поели, хорошо сознавая, что силы им понадобятся. Затем Сайсели покормила ребенка и, передав его Эмлин, преклонила колени, чтобы помолиться. Она еще не кончила, когда дверь распахнулась и появилось целое шествие. Сперва шли два монаха, потом шесть вооруженных людей из стражи аббата, потом настоятельница с тремя монахинями. При виде юной красавицы, преклонившей колени для молитвы, даже стражники, эти грубые люди, остановились, словно не решаясь помешать ей. Но один из монахов беззастенчиво закричал: