Этому дому я в общем-то не хозяин, он претит мне. Присвоенное моим отцом богатство вырвано, взято без спросу у законных владельцев. Проклятое.
О невесте отца я не особенно много знал. Мать очень часто сокрушалась, что некая «девка» занимала все мысли Грэга, и он даже чуть было не женился на ней, но «что-то случилось». Во всех бедах нашей неполноценной семьи мать винила «девку», очевидно, речь шла об Эвет Сангу.
Комната была очень изящной, будто её делали специально для девушки, которая будет тут жить, или даже она сама выбирала отделку стен, шторы и мебель. Всё светлых, чистых оттенков и очень много цветов.
Туалетный столик, секретер, у окна устроено рабочее пространство, склянки, рассыпавшиеся в пыль сероватые лепестки. Стоило сквозняку из открытой двери коснуться их, как лепестки стали таять, будто были только иллюзией, которой суждено испариться при свете дня. Я с интересом рассматривал ступки, глиняные чашки. Девушка сама делала духи, необычная и странная история. Крайне романтично, будто создано специально для мелодрамы. В склянках, которые почти разменяли седьмой десяток, ещё были остатки маслянистых жидкостей, но аромат их почти не улавливался, а интерес только нарастал.
У противоположной стены стоял чайный стол. Там наблюдалась не менее интересная картина. Множество стеклянных банок со ставшим совсем серым и сухим чаем, заварники, чайник, стеклянные стаканчики с узкими горлышками. Тут явно устраивали чайные церемонии. Ох, уж эта восточная культура.
Её привезли с востока. И зачем ей наши нищие на культуру и жадные до денег края?
Я сел за старинный секретер и поднял крышку.
Вот тут как раз царил бардак, неужели тот, кто вычистил комнату до идеального порядка, не заглянул в самое потайное место девичьей спальни. Всё в лучших красках: опрокинутая на блокноты чернильница, какие-то беспорядочные листы со списками, изрисованные в минуту задумчивой грусти цветочками-лепесточками, шелуха от заточенных карандашей, те самые карандаши, беспощадно изломанные, перья, баночки китайской туши, которую даже открывать страшно, хоть на вид она всё равно иссохла до твёрдой, как гранит, субстанции.
Два дневника в шёлковых обложках так и манили заглянуть. На одном была вышита буква «Э» - изящно, шёлковыми нитями. Другой был чист, только внизу было выведено «Дневник Эвет Сангу». Заглядывать в это, как заглядывать мертвецу в душу. Даже улыбка растянула губы против воли, потому что очень уж интересно было, что за ведьма такая жила в этой темнице в розовых шелках. Слишком уж романтичный образ создавала эта комната: чайные церемонии, домашние духи, шикарные, даже по меркам этого дома, покои. Это должна была быть чувственная и почти святая девушка. Невозможно прекрасная, как сказал очевидец, почти ведьма. Наверняка, непогрешимая героиня романов, что обитала в этом райском месте, была единственной любовью моего отца, отчего тот сошёл с ума и превратился в морального инвалида, истязавшего свою семью.
Одну из стен украшали портьеры кремового цвета, плотные и очень тяжелые. Оставив дневники, которые, в общем-то, не вызвали особенного желания читать ввиду очевидной предсказуемости сюжета, я отцепил портьеры и раздвинул их, подняв клубы пыли. Прокашлявшись и отряхнув футболку, я осторожно снял белый чехол, закрывавший картину, которую берегли явно больше, чем любой предмет мебели в этом доме.
Ох, она и вправду была ведьмой. Восточная красота всегда была живым искусством. И я, и отец явно больше любили брюнеток. Моя несчастная мать была такой же темноглазой, как эта девушка, такой же темноволосой. Почему несчастная? Потому что и на пять процентов она не была такой завораживающе красивой. Раскосые глаза, тёмные широкие брови, губы, нос - всё это даже описывать бессмысленно. Возьмите двадцать книг и прочтите, как прекрасны в них девушки, а потом вы встретите подобную этой и поймёте, какая всё это чушь. Конечно, картина лишь отражение желания художника, но либо это и вправду была настоящая ведьма, либо художник слишком уж нафантазировал. Я картине не поверил. Смотрел на неё и просто наслаждался, как наслаждаешься ярким рекламным плакатом, героиней фильма в кинотеатре или изображением модели в журнале. Разница состояла лишь в том, что героиня этой картины была в сотню раз идеальнее тех, что печатались на баннерах и в журналах. Забавно, теперь это всё принадлежит мне, я мог бы продать картину, сделать с ней всё, что угодно. Такое оторвут с руками и ногами, будет эта Эвет Сангу героиней романов или девушкой с рекламы «Кока-Колы». Это нежное лицо растиражируют и разошлют по городам, а может, и странам. Сделают мёртвой иконой, сахарно-сладкой красоткой. Пририсуют голое тело или монашеское платье. А может, и то, и другое. Поп-культура. Хотя в моде уже давно другие лица.