– Мой сын! – гордо произнесла та. Ей вряд ли можно было дать больше пятнадцати лет. – Хотите, покажу чудо?
– Пятна?
– Нет, хотя за пятна его прозвали «Ситчик». Вот, глядите!
И она приподняла детскую ручку. Лукреция Борджиа изумленно пересчитала пальцы: их было шесть.
– Вот это да! – Она внимательно осмотрела шестипалую ладошку. – Никогда в жизни не видела ничего подобного!
Садясь в телегу и погоняя лошадей, она продолжала размышлять о только что увиденной диковине. Она не удивилась, если бы отцом этого ребенка тоже оказался Ренсом. Вполне вероятно – ведь ребенок был вылитый белый. Она склонялась к мнению, что у всех светлокожих цветных младенцев в округе был один и тот же отец.
Когда солнце поднялось уже высоко, она остановила лошадей у ручья, журчащего среди папоротников и мяты, и основательно закусила, после чего продолжила путь. В Эмфорию она въехала в полдень. Городок был малюсенький, но после Марисбурга он показался ей таким огромным, что она сперва перепугалась. Никогда прежде она не видела столько белых одновременно. Вдоль главной улицы дожидались хозяев стреноженные лошади; магазины поблескивали стеклянными витринами, по дощатым тротуарам прогуливалась взад-вперед праздношатающаяся публика. Лукреция Борджиа никогда еще не видывала подобной толчеи, даже не догадывалась, что такое столпотворение может существовать.
Она привязала коней и слезла с козел, дожидаясь появления прохожего, к которому она осмелилась бы обратиться. Вскоре рядом с ней оказалась женщина средних лет, полная, с цветущим лицом. За дамой торопилась опрятно одетая молодая негритянка, нагруженная свертками и корзиной с овощами.
– Прошу прощения, мэм, – сказала Лукреция Борджиа и, развернув записку, подала ее белой даме. – Не скажете ли, где живет мистер Элдридж? Я приехала за ним от самого Марисбурга и не знаю его адреса.
Женщина взяла у нее записку, пробежала ее глазами и молвила:
– Бедная служанка, бедная хозяйка! Сейчас я тебе все объясню. Вот эта улица – главная, она так и называется – Мейн-стрит. Понятно?
Лукреция Борджиа кивнула.
– Пойдешь, держась правой стороны, до таблички «Магнолия-стрит».
– Я не умею читать, мэм.
– Ничего, ты и так узнаешь это место. Там на углу стоит большой белый дом с железной надолбой-коновязью в виде негритенка в красном кафтане. Там ты свернешь направо. Следующий дом за белым и есть дом доктора Элдриджа. Он тоже белый, с большим дубом на лужайке.
Лукреция Борджиа с отменной учтивостью, какой владела она одна, поблагодарила даму и отправилась дальше. Вскоре она увидела белый дом с живописной коновязью, свернула и остановилась у следующего дома, во дворе которого рос здоровенный дуб. Из задней двери ей навстречу вышла полная негритянка, которая, оценив взглядом простецкий деревенский наряд Лукреции Борджиа, скорчила презрительную гримасу:
– Тебе чего, черномазая?
– Здесь живет доктор Элдридж?
– Здесь. Зачем он тебе понадобился?
– У меня для него записка.
– С чего ты взяла, что у доктора Элдриджа есть время читать бумажки, которые приносят всякие там черномазые, да еще с черного хода? Он занятой человек. Ступай своей дорогой.
Лукреция Борджиа смерила сварливую особу взглядом. Она была выше ее ростом, но слишком жирная и неповоротливая. Лукреция Борджиа, однако, сохранила присутствие духа.
– Я снова спрашиваю вас по-хорошему: отдадите ему записку?
– А я отвечаю, что вовсе не собираюсь досаждать доктору записочками, которые таскают ему из деревни разные черномазые, ковыряющиеся в навозе!
Лукреция Борджиа потеряла терпение:
– Опомнись! Я с самого рассвета на ногах, приехала сюда на телеге, чтобы найти врача. Теперь я его нашла и не позволю становиться мне поперек дороги какой-то безмозглой негритянке, которая задирает нос только потому, что городская! Прочь, толстуха, не то схлопочешь!
Но та не сдвинулась с места.
Тогда Лукреция Борджиа сжала кулаки и заехала ей правой рукой прямо в живот. Грубиянка согнулась и осела на крыльцо, взвыв от боли. Лукреция Борджиа перешагнула через нее и направилась к двери, за которой рассчитывала найти столовую; расчет ее оказался верен. За столовой начинался холл. В раскрытую дверь она увидела мужчину средних лет, восседавшего за письменным столом. Лукреция Борджиа подошла к нему и поклонилась. Обращаясь к белым, она всегда вспоминала о безупречных манерах.