Впрочем…
— Если я запутаюсь в подоле, упаду и порву платье, будет жаль, — ни к кому не обращаясь, роняю я, но достаточно громко, чтобы она услышала.
Рыжуха резко останавливается:
— Уже графиней себя возомнила? Ну-ну, — она продолжает размашисто шагать, только раза в два медленнее.
Что и требовалось.
Вслед за ней я при поддержки горничных с обеих сторон — то ли, чтобы не упала и не попортила платье, то ли, что вероятнее, чтобы не попыталась сбежать или прыгуть в окно — я спускаюсь на этаж ниже и оказываюсь в светлом холле.
Медвдь стоит у подножия лестницы и наблюдает за нами. При взгляде на меня зверское выражение лица у него разглаживается.
Почесав подбородок, он с некоторым добродушием вздыхает:
— Хороша дочка. Даже жаль отдавать.
— Не отдавай, батюшка, — улыбаюсь я.
Я правда стараюсь быть милой.
В берлоге Медведя мне не очень-то понравилось, но оказаться во власти неведомого графа идея сомнительная. Не зря же служанки пугали меня севером.
— Тьфу, пропасть! — выдыхает он.
— Переход готов? — уточняет рыжуха.
Медведь не утруждает себя ответом и сворачивает в боковую комнату.
Новое помещение оказывается пустым, без окон, освещают его самые настоящие факелы. На дальней стене узкое ростовое зеркало. Точнее, то, что я принимаю за зеркало, потому что, подёрнувшись рябью, оно перестаёт отражать интерьер и, как телевизор, показывает живое изображение — над скалистым берегом проносится чайка, и с нашей стороны даже слышен её крик.
Горничные тянут меня прямиком к зеркалу.
Это… переход?
Почему я знаю про телевизор, но не знаю про магию?!
Что-то я не хочу никуда идти…
— Вот, — окликает меня Малка и протягивает саквояж.
Когда только успела?
— Что это? — рыжуха немедля делает шаг навстречу и поджимает губы.
— Как что, госпожа? Сменная одежда на первое время, дамские мелочи.
— Обойдётся. Муж пусть обеспечивает.
— Дорогая… — даже Медведь морщится.
— Подумай, как невеста будет выглядеть с этим баулом в руках? Разве не важно произвести впечатление? Ты когда-нибудь видел, чтобы невеста являлась в храм с багажом?
— Ты права. Иди, дочка.
— Но…
Медведь с неожиданным проворством хватает меня под локоть, привлекает к себе, по-отцовски нежно касается губами лба и, запечатлев поцелуй, резко выталкивает в портал.
По инерции сделав шаг вперёд, чтобы удержать равновесие и не упасть, я оборачиваюсь и успеваю увидеть, как изображение полутёмной, подсвеченной огнём комнаты, исчезает, сменяется моим отражением.
Зеркало установлено под открытым небом на полуразрушенной стене.
Какая прелесть.
Ну и где я теперь? Виды открываются потрясающие.
Наверное, я могла бы провести на берегу какое-то время. Подумать в тишине — то, что мне очень нужно. Но… Виды меня привлекают лишь в первое мгновение. Местами скалы припорошены снегом, кое-где поблёскивает лёд. Холод в мгновение пробирается под все слои лёгкого наряда. Особенно плохо голове, волосы-то не досушили и оставшиеся капельки превращаются в кристаллики льда.
Желание предаться размышлениям о жизни и загадках памяти выморозило. На передний план выходит очень практичный вопрос — как не замёрзнуть насмерть и где мне для этого в заснеженных руинах искать моего наречённого?!
Граф, выходи!
Глава 2
Скальная терраса припорошена тонким слоем снега, отчего цвет кажется не белым, а седым. Льдинок гораздо больше, и они играют в солнечных лучах будто драгоценности. Под обрывом пенится море. Над головой крик чайки. Разве эти птицы могут жить на севере? Наверное, это какой-то особенный вид.
Почему я смутно помню про чаек, но совершенно не помню про себя?
Холодно…
У меня уже зуб на зуб не попадает, пальцы давно задервенели. Я пытаюсь обнять себя за плечи и растирать, но толку меньше, чем ноль. Самое страшное, что я уже начинаю чувствовать тепло, и это ни что иное, как обман мозга. Если я немедленно не найду, где укрыться, граф получит вмёрзшую в лёд спящую красавицу, только вот никакой волшебный поцелуй меня уже не разбудит.
Сказки, оказывается, я тоже помню.
Да что он себе думает, этот граф?! Он же получил письмо. Почему не встречает? Как он собирается загрести приданое, если уморит меня раньше свадьбы?
В голове вспыхивает и гаснет совершенно неуместный сейчас вопрос — а по закону кто распоряжается приданым, муж или оно остаётся в собственности жены?
Чайка снова кричит.
— Госпожа?!
Из-за стены появляется темноволосый парень.
Я вижу тёплый подбитый мехом плащ, и моё восприятие мира сужается до одной детали одежды. Я даже не могу сказать, какого цвета глаза у моего жениха. Это ведь он собственной персоной? Не слуга? Было бы грубо не встретить невесту… Такое чувство, что замерзает не только тело, но и способность мыслить.
Парень оказывается рядом в два прыжка, перед глазами проносится тёмная тень, и на плечи ложится тяжесть плаща.
Не могу сказать, что становится теплее, я уже толком не чувствую. Но что-то меняется, это точно.
Взгляду открывается потёртый и, судя по разводам разных оттенков глубокого синего тона, не единожды реставрированный мундир. Одной пуговицы не хватает.
— Ваша обувь, — выдыхает парень с искренним негодованием и подхватывает меня на руки, прижимает к себе.
— М-м?
Его объятия такие приятные… Хотя разумнее было бы осмотреться, я утыкаюсь парню в плечо. Если не окоченею, осмотреться точно успею.
— Почему у вас в волосах лёд?!
Вот-вот.
Ощущение времени пропадает. Несмотря на объятия, несмотря на меховой плащ, меня потряхивает, наваливается чернота.
Сколько длится беспамятство?
— Очнитесь, госпожа!
— Ох, лишенько… Как бы не померла.
— Не каркай.
Голоса мешают спать, раздражают, и я выныриваю из чёрного омута, чтобы сказать им замолчать, но язык не слушается. Зато сознание проясняется. Из хорошего — воспоминания при мне. Как я оказалась в заснеженных руинах, я помню, а как оказалась перед очагом в кухне — судя по плите и стоящему на ней котлу, это именно кухня — я догадываюсь. Достаточно сложить два и два, чтобы понять, что сюда меня принёс тот парень. Кстати, где он? Кажется, стоит за спиной и удерживает меня на табурете.
Исполняет роль спинки стула, ага.
Я протягиваю дрожащую руку к весёлым ржаво-рыжим язычкам пламени в очаге.
— Осторожнее, госпожа, — ко мне обращается какая-то женщина, но я не обращаю внимания, тянусь к огню.
— Х-холодно, — отстукиваю я зубами.
В поле зрения появляется высокая фигура, закутанная натурально в тряпьё. Кажется, что женщина навертела на себя с десяток разномастных шарфов и шалей. Только морщинистое лицо видно.
Это она просила меня быть осторожнее?
Женщина протягивает мне глиняную кружку.
— Не обожгитесь, госпожа, пейте. Что же вы так…
— Мне казалось, господин Пегкер ясно представляет, куда вас отправляет, — парню надоело изображать мебель и, убедившись, что я не падаю, он встаёт сбоку.
Начну заваливаться — подхватить успеет.
Симпатичный…
Глаза голубые. В сочетании с тёмными волосами моя слабость.
Мягкие черты лица, на подбородке ямочка. Голос тоже мягкий, приятный. Кстати, о голосе. О ком парень спросил? Полагаю, упомянутый господин Пегкер — на середине фамилии язык завязывается узлом — это и есть Медведь? То есть мой здешний батюшка?
Отвечать как есть точно не стоит. Врать тоже.
— К-когда я спустилась, п-переход уже был готов, и б-батюшка слишком поздно увидел-л, — пальцы дрожат, и я того гляди расплескаю всё из кружки на небесно-голубой подол.
Парень подставляет ладонь и помогает удержать.
— Осторожнее, госпожа.
— С-спасибо.
Вряд ли мой рассказ достаточно убедителен, но объяснение, как мне кажется, должно уложиться в рамки приличий. Не батюшка плохой, а я сама совершила ошибку. Вряд ли наречённому понравится, если я с порога начну катить бочку на родню, верно?