Стрешнев продрог. Хотелось поскорее в тепло, поесть, отдохнуть. Кургузый мерин с громкой кличкой «Буран» еле тащился, глубоко раздувая ребра. В березняке Буран оступился и чуть не рухнул на землю. Стрешнев едва удержался в седле.
— Старая падаль! — крикнул он и ударил Бурана по голове кулаком.
Лошади пошли по кочковатой заболоченной низине, приминая седые метелки вейника. Над лесом кружились и каркали вороны. Проглянуло солнце и скрылось. Белых мух сменил моросящий дождь. Стрешнев набросил на голову капюшон прорезиненного плаща. Неужели Ася вот так каждый день бродит по лесам и болотам, в резиновых сапогах, в ватнике, общается с лесорубами, у которых каждая фраза заканчивается крепким словцом? Плохо устроила она свою жизнь. Жаль… Слава богу, наконец-то, поселок! Талые воды залили улицы, расположенные в низких местах. Грязь противно чавкает под копытами лошадей, брызгами летит на одежду. Тусклое небо, тусклые домишки, тусклые люди. Бедная Ася! Жить в такой дыре….
Конюх с русой квадратной бородой принял лошадей. Матвеевна в беличьей душегрейке вышла на крыльцо встречать «начальство».
Не знала старуха, что за столом сидит «бывший Настенькин мучитель». Стрешнев съел с аппетитом две тарелки жирных щей, изрядную порцию жареной щуки — улова Куренкова, и после вкусной, обильной еды заметно повеселел. Матвеевна была довольна, что «начальству» понравился ее обед. Парфенов сказал ей, что летчик — невелика птица, но она с жаром возразила: «Не захочет, не посеет у нас, перемахнется в Лебяжье. Скажет, там ему сподручнее». Парфенов не стал спорить со старухой. Стрешнев ему не понравился. Глядит свысока, важничает. Знакомился с ним, Парфеновым, руки не подал, прикоснулся двумя пальцами к своей форменной фуражке, процедил сквозь зубы: «рад познакомиться», двумя словами не перекинулся, уткнулся в карту, его объяснения к схемам вырубок слушал со скучающей миной, вопросы задавал только Анастасии Васильевне. Коля и Рукавишников смотрели ему в рот. Как же! Маг, воздушный сеятель. От приглашения на обед Парфенов отказался, заявив Матвеевне, что ему не правится этот «гусь лапчатый в летной фуражке». Старуха укоризненно покачала головой и принесла Парфенову в его комнату миску горячих щей с куском свинины. Конечно, Парфенова тянуло в общество, хотелось послушать, о чем рассказывал летчик и чему так весело смеялась Анастасия Васильевна. Но кому он нужен? Пригласили его для приличия, отказался, не упрашивали. У Парфенова с утра разлилась желчь. Ныла нога, еле передвигался с палкой по конторе. Он целый день работал над чертежами лесосек и перечетными ведомостями, не мог ни минуты сидеть без работы, заглушал тоску. Скорее бы выздороветь, скорее бы в лес.
Когда Матвеевна уносила пустую миску, он попросил ее позвать к нему Анастасию Васильевну «на одну минутку».
Анастасия Васильевна явилась тотчас же. Ее удивил образцовый порядок в комнате помощника, чистота, его аккуратный внешний вид. Он заговорил глухо, не глядя на нее.
— Врач сказала: ходить по лесу смогу недели через три, не раньше. А может, утешает? Может, на всю жизнь останусь калекой? Вам Зайцев говорил о новом помощнике?
— Не расстраивайтесь, Гаврила Семенович, прежде времени. А что касается Зайцева… да, он говорил мне. От замены я отказалась.
Парфенов оттянул пальцами тугой воротник коричневого свитера, судорожно глотнул слюну. В глазах отразилась тоска.
— Понимаю. Пожалели, как бездомную собаку, перееханную телегой.
Анастасия Васильевна насупилась, сказала с тихой досадой:
— Невозможный у вас характер, Гаврила Семенович.
— Вот-вот и характер! — с тоской подхватил Парфенов. — Все к одному. Берите нового. Комнату я отдам, сам в избушке поживу, а поправлюсь, найдется мне работа в другом месте…
Желтое, отекшее лицо Парфенова передергивалось. Он стоял, опершись на палку, и смотрел в пространство.
Анастасия Васильевна немного подумала.
— Вы хотите уйти из лесничества?
— Сами понимаете… — начал Парфенов, уклоняясь от ее взгляда.