Стрешнев откинулся на спинку дивана, устало прикрыл веки. Анастасия Васильевна с раскрытой книгой на коленях задумчиво смотрела на огонь лампы, затененной ситцевым пестрым абажуром. В доме стояла тишина, только за окном шумел ветер, и изредка ветки рябины царапали стекло.
Анастасия Васильевна взглянула на Стрешнева. Этого человека она когда-то любила. И он ее бросил.
— Моя жизнь скверно сложилась… Но так хочется ласки, тепла, Асенька.
Стрешнев опустил голову.
Она увидела тщательно зачесанную лысину, мягкую, обвисающую щеку, глубокие лучи морщин у левого глаза.
— Мы с тобой расстались семь лет назад, да, Ася? Ты очень изменилась…
— Постарела?
— Нет, ты стала совсем другой… Сильной и очень красивой.
Она ничего не сказала.
Стрешнев вздохнул.
— Ну что же, мне пора, — сказал он и встал. Он медленно надевал куртку, надеялся, что она остановит его.
— Ты уезжаешь мурманским поездом? — спросила Анастасия Васильевна.
Стрешнев взглянул на ее равнодушное лицо, понял: спросила потому, что не знает, о чем с ним говорить.
— Не провожай меня, Ася. Я сам отыщу ваш лесной отель. Зачем тебе одной возвращаться в такой темноте.
— Ничего, меня никто не обидит. Здесь все свои.
В окно Парфенов видел, как во тьме плыл огонек фонаря, удаляясь в сторону поселка.
Куренков принес другу новые сапоги.
— Мой тебе подарок, Гаврюха. Сегодня архангел Гавриил родился.
— Придумал архангела. Зачем тратишься?
Парфенов хмурился, но руки его жадно щупали мягкую кожу. Хром добротный, колодка красивая, удобная. Его старые, стопудовые сапоги почти развалились.
— Меряй! — приказал Куренков. — На том свете калеными угольками сочтемся. Хороши сапожки, а?
Сапоги мягко обнимали больную ногу. Парфенов потоптался на месте. Не жмут…
— Бросай палку. Прирос ты к ней, что ли?
Парфенов покосился на друга. Шутник, Михайла! Без палки он и шагу не сделает.
Куренков легко разжал пальцы товарища, палка со стуком упала на пол. Парфенов потянулся к ней, но но успел. Куренков схватил его «костыль» и сломал, как спичку.
— К дьяволу твои шутки! — заорал Парфенов и, хватаясь за мебель, дотянулся до скамьи, сел и отвернулся от друга.
— Э, так не пойдет, друг ситный. Я за сапогами в Петрозаводск ездил. Идем на улицу, лежебока.
— Отстань, Михайла!
Парфенов уцепился за край стола, но друг оторвал его от спасительной опоры и отнес на середину комнаты.
— Что ты делаешь? — взмолился Парфенов. — Опять ногу сломаю.
— Ничего не будет. Становись смелее, я поддержу.
Парфенов сделал маленький шаг, потом другой, прислушался к слабой боли в ноге. Куренков ободряюще улыбался.
— Давай, давай! Сейчас мы с тобой махнем в клуб, кадриль с девками плясать.
Опираясь на руку Куренкова, Парфенов зашагал по комнате, вышел в сени. На крыльце задергался. Пугали ступени. Друг не торопил. Парфенов вдохнул полной грудью весенний воздух. Хорошо! Держась за перила, он жадно всматривался в окружающий мир. У крыльца раскидистая ель, хвоя блестящая, густая, омытая весенним дождем. Земля в усадьбе почернела, снег прятался только в сумеречном ельнике. На осине шумно кричали галки. За усадьбой, в низине, разлились лужи и разводья. По реке плыли льдины, розовые от густых лучей заходящего солнца. Направо — дальний лес, подернутый синим туманом, налево — полотно железной дороги, цепочка вагонов тянется за паровозом, а над ней плывет и тает сизоватый дым — пассажирский шел на Мурманск. Широко и привольно раскинулся поселок. Неужели он, Парфенов, сможет пойти своими ногами, куда захочет? В поселок, в лес, на реку?
Куренков тронул товарища за плечо:
— Пошли, Гаврила, на шоссе. Народ поглядим.
Шоссе в поселке заменяет бульвар. Вечерами и в праздничные дни здесь шумно и весело. Гуляют парочки, играет баян, бренчат гитары.
— Людно как, — сказал Парфенов улыбаясь.
Раньше он равнодушно проходил мимо людей, забирался в избушку, был доволен, если его не беспокоили.
Бежевый «москвич» просигналил, затормозил и остановился. Из кабины выглянул Тойво. В машине сидели Хельви и Оксана.
— Садитесь, Гаврила Семенович, — предложил Тойво.
Парфенов поблагодарил. Нет, он пойдет пешком.
«Москвич» покатил к клубу, оставляя за собой синюю струю дыма.
— Видал, Гаврюха? — Куренков кивнул в сторону уехавшего «москвича». — Мои «рябчики» на собственных машинах раскатывают. У Куренкова постарайся — на «победу» заработаешь. Карельский лес — золотое дно. Черпает лесоруб золото ковшом, сыплются крупинки и в его карман.