Когда поезд остановился, лесорубы потянулись гуськом направо от дороги, Анастасия Васильевна со своими людьми повернула налево, на лысую вырубку с редкими соснами — «семенухами». Куренков пошел рядом с ней, наступая сапогами на ярко-зеленые платки «кукушкиного льна». Если бы Анастасия Васильевна была более внимательна к мастеру, она без труда заметила бы на его лице что-то похожее на смущение. Куренков частенько с поезда шел с ней в одном направлении, и это ее нисколько не удивляло: весь лес — производство, и мало ли, зачем идет мастер в тот или другой квартал.
Ясное солнечное утро, сверкающая роса на кустиках морошки, нежные листья берез, разлохмаченные сережки цветущих осин, едва слышная трель жаворонки-невидимки в высоком чистом небе, благоуханье леса отвлекли Анастасию Васильевну от деловых тревог. Как похорошел лес после недавнего теплого дождя!
— Сеять лес будешь, — заговорил Куренков. — Адова работа — долбить землю мотыжкой. Жалко мне тебя, Настасья Васильевна.
— Жалко? — усмехнулась Анастасия Васильевна. — А кто больше всех доставляет нам неприятностей. Вы и ваши лесорубы.
Куренков вдохнул мощной грудью лесной воздух, пахнущий смолой и прелым мохом, миролюбиво проговорил:
— Зря нападаешь, Настасья Васильевна. Мы стараемся соблюсти и ваш интерес.
— Знаем, как вы стараетесь! Губите лес напрасно. Вы для лесничества — как короед.
— Короед? — обиженно повторил Куренков.
Маленький черный жучок, чуть побольше рисовой крупинки, поселялся на ветровальных и сухостойных деревьях, прогрызал в коре траншеи, заражал здоровые деревья. Настоящий бич лесов.
— Что же ты меня с паршивым жучком сравниваешь? Язык у тебя, что иголка: уколоть человека нипочем, а чтоб ласковое слово сказать, этого от тебя век не дождешься.
Куренков шагал, не глядя под ноги. Под его сапогами трещали низенькие ягодные кустики, расплющивались в лепешку моховые красноватые кочки.
— Зачем вам мое ласковое слово? — Анастасия Васильевна снизу посмотрела на мастера. Ну, и великанище! Плечи — косая сажень, мускулы — железо. Равного в поселке нет.
— Эх, Настасья Васильевна! — Куренков сокрушенно вздохнул. — Умница ты, разумница, каждое дерево в лесу изучила, паршивую елку тебе жалко, коли трактор невзначай ее сомнет, а до человека тебе дела нету. Ты его в грош не ставишь. А он, может, не такой уж никудышный, и сердце у него есть, и как все люди, понимает он, чувствует…
— Вы о ком, Михайла Кузьмич? О Парфенове?
— Об нем! — Куренков сердито надвинул кепку на глаза и круто повернул к себе на лесосеку.
«О ком он? Уж не о себе ли?» — подумала Анастасия Васильевна и невольно оглянулась на удалявшегося Куренкова. Странный завел разговор… Чепуха! Он печется о своем собутыльнике. Хочет взять его под защиту. Друзья — водой не разольешь… Забыла его отчитать, зачем Парфенова спаивает».
Лесник дядя Саша — так называли его все от мала до велика — щуплый мужчина лет пятидесяти с висячими рыжими усами на сухоньком лице — привел с собой жену, тоненькую женщину с огромными голубыми глазами, и четырех сыновей, из которых самому старшему не было и пятнадцати. Мальчики походили друг на друга как две капли воды: мелкие, рыжие, голубоглазые, различить их можно было только по росту. По странному капризу отца двое мальчиков носили имя Васи с прибавлением прилагательного: Вася меньшой и Вася большой.
— Полным семейным комплектом прибыли, Настасья Васильевна. С Лизаветой увязка полная, женочка у меня сознательная, не в пример некоторым бабам. — Дядя Саша стрельнул хитрыми глазками на Рукавишникову и ухмыльнулся в усы.
Рукавишникова сердито повернулась к леснику спиной, а Лизавете сказала, что отнесет в ее избу узел с постелью, может придется ночь-две переночевать.
— Чегой-то ты, Карповна, навьючилась, что верблюд? — кольнул дядя Саша. Он знал, что на его подушках жена объездчика спать брезговала.
Рукавишникова не удостоила его взглядом.
Объездчик велел жене поскорее возвращаться.
Дядя Саша инструктировал свои «кадры»: жену — как почву рыхлить мотыгой, сыновей — как сеять. Четверо мальчиков с недетской серьезностью держали на ладошках семечки сосны, а Вася меньшой разгрыз одно и сказал, что оно на кедровый орешек похоже. Лесник называл жену Лизушей и смотрел на нее с нежностью. Рукавишников рыхлил почву на площадках, за ним шел Коля и старательно, единственной рукой, высевал семена, сапогом приминал землю. Анастасия Васильевна, конюх и четверо рабочих работали рядом. Парфенов — в стороне.