На гектаре надо сделать тысячу площадок, на каждой площадке — пять гнезд. Сколько раз нужно человеку наклониться, взмахнуть мотыгой, ударить с силой в плотную лесную землю, бросить в подготовленную почву семена! А что такое гектар? Капля в море. В соседнем квартале рокочут тракторы, стучит мотор электростанции, кричат паровозы, увозящие спиленные деревья. Там валят лес со сказочной быстротой. Вон вспугнутое воронье тучей поднялось над лесосекой и кружится, наполняя воздух тревожным карканьем… Ищите, птицы и звери, новое пристанище, и подальше. Великан шагает семимильными шагами. Где пройдет, там лес не шумит, а лежит, поверженный на землю. Плывут по воздуху деревья на стальных тросах, послушно падают на платформы составов. Не угнаться вам с мотыгой, друзья — лесоводы, за могучей техникой лесорубов. Слышите, как тревожно шумят леса Карелии? Что останется после них? Сбережет ли человек их молодую поросль, вырастит ли любовно новый лес, жизнь, красу, богатство земли карельской?
Упрямо сжала губы Анастасия Васильевна: работать — сколько сил хватит.
Парфенов сбросил пиджак, работал рьяно, с сердцем рвал мотыгой неподатливую землю. Потемнела от пота рубашка. Он ни с кем не разговаривал, ни на кого не глядел. Придумали лесную посевную. Лесокультуры! Выискали словечко: «лесокультуры». Высевай сосну, ель. Сад плодовый, что ли? Ложись костьми на вырубке! А еще Чернопаволокское лесничество на соревнование вызвали. И все она, эта энтузиастка Самоцветова! Насела на всех со своими лесокультурами. Ну, что изменится в пашем лесничестве: посеем мы одни или два гектара? Вот если леспромхоз хоть на один день приостановит валку леса, это почувствует и государство и карман лесорубов. А ваши лесокультуры, мадам, погоды в лесничестве не сделают.
— Чего бормочешь под нос себе, милок? — спросил дядя Саша.
Парфенов кинул на лесника косой взгляд и ниже наклонился над площадкой.
Мотыга, как ее ни совершенствуй, остается мотыгой. После трех часов работы руки у Анастасии Васильевны болели, тянуло лечь на землю, закрыть глаза, замереть в блаженном покое. Помнится, девчонкой окучивала картошку в поле, набила на ладонях мозоли, села на землю и заплакала.
В обед дядя Саша роздал сыновьям сушеную рыбу, лук, черный хлеб. Лизавета принесла в кувшине родниковой воды.
— Утомилась, Лизуша? — ласково спросил лесник и погладил жену по плечам.
Парфенов срубил молодую елку, бросил на нее ватник, лег на спину и лениво стал следить глазами за облаком, плывущим по голубому небу.
— Зря ты того… деревцо, — Рукавишников носком сапога коснулся ствола елки на месте сруба.
— Прикажете на сырую землю лечь? Схватить воспаление легких? Что я срубил — яблоню? Совсем помешались. В тайге не тронь ветку.
Парфенов говорил громко, все его слышали, но никто ничего не сказал ему.
В лесу грохнул выстрел. Парфенов приподнялся на локте. На опушку вышел человек с ружьем и вещевым мешком. Очевидно, геолог. Он нес на плече огромную черную птицу. У Парфенова замерло сердце. Счастливый человек! Он может охотиться на глухарей, когда ему вздумается. А глухаря в Каменном бору — гибель.
По вырубке, колыхаясь полным станом, медленно шла Рукавишникова.
— Василий, твоя Милитриса Кирбитьевна шествует, — добродушно пошутил дядя Саша.
— Спала, что ли? — грубо спросил Рукавишников жену, когда она поставила перед ним корзинку с едой. — Угощай народ, Валентина.
Все охотно принялись за вкусную пищу. Лизавета подсовывала мужу и детям куски пирога, жареной рыбы. Рукавишникова с тщательно скрываемым раздражением наблюдала, как быстро исчезает еда, со сладкой улыбкой потчевала Анастасию Васильевну, называла ее «милушкой», а про себя — «бабой-язвой», горько сожалея о том, что Семеныча сместили с начальников, при нем Васе куда вольготнее жилось, а эта «профессорша» всех в ежах держит. Она отнесла Парфенову большой кусок пирога. Он не захотел присоединиться к остальным и принял подношение, как должное, по старой памяти. Любил Гаврила Семенович выпить и поесть на дармовщинку. Лесник доел последний кусок пирога, погладил живот.
— На фронте питания у тебя, Карповна, серьезные достижения. Пирог свадебный. Да. А вот, милушка, насчет сознательности — ты подкачала. Полный прорыв, — свет Валентина Карповна. Да.
— Ты меня не учи! — Рукавишникова стряхнула крошки с салфетки почти в лицо дяде Саше, схватила корзинку и, колыхнув крутыми бедрами, поплыла но тропке, виня в душе негодованием на дядю Сашу. Попил, поел с чужого стола и еще шпильки пускает. Сколько раз она давала Лизавете взаймы муки, сахару, денег, а ее муженек не понимает добра. Подхалим! Всеми правдами и неправдами перед лесничей выслуживается.