Дальше девушке возмущаться не дал громогласный ор из коридоров:
— Едут! Едут!
Все ломанулись на выход, а сестра взвизгнула:
— Я еще не готова! Нэнька, быстро сапоги натягивай, — Азалия показала на свои ноги, стоящие на низкой табуретке. Я стала одевать на ее распухшие ноги сапоги, еле справилась, так и хотелось сказать, что чаи распивать надо меньше по ночам. Азалия встала, и я только сейчас увидела, что платье на ней не такое, как на всех домашних.
Никакой рубахи или сарафана, длинное, в пол платье из струящегося белого материала, лиф украшен камнями и золотой тесьмой, корсет утягивает талию, делая полуоткрытую грудь еще крупнее. На голове у Азалии была прическа, искусно украшенная такими же камнями, как на платье. Сестрица, увидев мои удивленные глаза, фыркнула:
— Вишь, какую красоту мне мой любимый передал, тебе такое и не снилось совсем.
Нэньке точно такое не снилось, я же похожее платье уже один раз примеряла на свою свадьбу и пока повторения не хочу. Мне бы тут осмотреться да понять, что дальше делать, жить, как Нэнька жила, пусть не впроголодь, но с вечными упреками и побоями я не собиралась. Беспросветная это жизнь.
В комнату вошла маменька Азалии, Нэнька даже не знала, как ее зовут, так как все тут ее так и называли — маменька. Женщина была крупной, громогласной и надменной.
— Ну чего ты вошкаешься! —рявкнула она на дочь, — Говорила я тебе намедни, чтобы точно ко времени на выходе ждала, господа не любят, когда опаздывают! Вот не найдет тебя жених на крыльце и уедет в другое место невесту искать.
Азалия глазками поморгала, вызывая крупные слезы.
— А ну, не реветь, — маменька мимоходом смела меня с пути, так что я врезалась в стену и замерла там, боясь, что пошевелюсь, меня совсем затопчут, — белила испортишь, опять танцовщиц вызывать, чтобы красоту навели, а времени нет, уже карета подъехала, да гости выходят.
Маменька взяла дочь за руку и потащила ее из комнаты, словно куклу. Видимо, у бедной Азалии от нервов ноги ходить перестали.
— Нэнька, быстро за мной пошла, негодница, — цыкнула на выходе маменька, — и не отсвечивай раньше времени, как скажу, подойдешь, каракуль свою на бумаге поставишь и ступай в свою каморку.
Я не поняла, что мне сказала маменька, но кивнула, не хватало еще затрещину получить, у этой бабы, это как здрасти сказать. Мне даже стало интересно: это что там за аристократ согласился жениться на вот этом всем. Даже я, далекая от высшего света, да и вообще от всего такого аристократического, понимала, что не чета эта семейка, аристократам. Или в этом мире аристократы другие. В памяти Нэньки образ любимого был освещен звездами, меня даже слепило от великолепия, так что верить памяти я не собиралась.
Глава 2
Все домашние высыпали встречать гостей. Те, кто породовитей, в свите Азалии, а те, кому не по чину, прятались по углам да кустам, чтобы ничего не пропустить да рассказывать потом всем, кто согласен слушать о таком значимом у торгового люда событии. Крыльцо было большим, с резными деревянными колоннами.
Вообще, тут красивая была резьба, времени разглядывать не было, но, видно, с любовью дом строился везде, где только можно, узоры да целые картины из дерева. У меня отец любил этим делом заниматься, да меня немного учил в детстве, но мне больше выжигать картинки нравилось. Самое большое мое творение из дерева ложка, которую вырезала маме на Восьмое марта, на этом мои труды прекратились, так как появились другие увлечения. Я вздохнула, на меня сразу зашикали стоящие рядом бабки. И правда, чего я тут вздыхаю, радость должна быть на лице написана.
Карета, что въехала на большой двор, была красивой, черная, матовая с золотистыми узорами и блестящем гербом на дверце. С козлов соскочил слуга в ливрее и с поклоном открыл дверь. Сначала вылез мужчина красивый, что ж Нэнька не зря на него запала. Высокий, темноволосый, со жгучими черными глазами, которые смотрят так, словно он тебя насквозь пронзает. И теперь встает вопрос, что такой вот красавчик нашел в дуре Азалии. Ну ни в жизнь не поверю, что он в нее влюбился. Подозрительно все это.
Красавчик подал руку вылезшей следом даме. Платье у нее было богатым, пышные рукава, узкая талия, сжатая корсетом, тонкая накидка на плечах с белым пушком. На голове шляпка, которая на высокой прическе смотрелась скорее как украшение, а не предмет одежды. Дама была в возрасте и скорей всего приходилась Надиму матерью. Она огляделась, брезгливо поджав губы, и вцепилась в руку своего отпрыска, словно в спасательный круг. Третьим был пожилой мужчина с папкой в руках, на лице которого написана вся степень его негодования. Он оглядел собравшихся людей и поджал губы: