Она вздрогнула, когда вошла Эльза с подносом в руках, чтобы убрать посуду после завтрака.
– С вами все в порядке, фрау Бройер?
Китти натянуто улыбнулась и объяснила, что это письмо дорогой подруги растрогало ее до слез. Она сложила письмо и вместе с конвертом положила его в сумочку.
– Ваша мать просит заглянуть к ней. К сожалению, у нее небольшая мигрень, но она будет рада вашему визиту…
Мама была последним человеком, которого она хотела бы сейчас видеть. Был один-единственный человек, который мог бы помочь ей в этой ужасной ситуации, человек, которому она доверяла целиком и полностью.
– Спасибо, Эльза…
Она выбежала из столовой, поднялась на третий этаж и постучала в комнату Мари. Однако дверь открыла не Мари, а Августа.
– Мне нужно немедленно поговорить с моей золовкой…
До нее донесся какой-то писк и нервный голос Мари – Августа должна отказать в визите, у нее сейчас нет времени.
– Через час, милостивая госпожа, – с сожалением сказала Августа и снова закрыла дверь.
Китти просто остолбенела. Как это через час? Что Мари себе позволяет? Она нужна ей. Сейчас и здесь. Она не имеет права заниматься только своими крохами!
6
– Eeh, Messieurs les soldats… кофе приготовлен… Levez-vous… вставайте!
Луч света коснулся покрытого соломой земляного пола, затем скользнул по спящим людям, распугав дюжину серых мышей – они, словно маленькие торпеды, нырнули в сено, чтобы найти там прибежище.
– Приехали… – пробурчал Ганс Вольтингер. – On arrive…
Гумберт лежал скрючившись, скрестив руки на груди и подтянув ноги. Он не шевелился: каждый раз, просыпаясь утром еще одного распроклятого дня, он надеялся, что, может быть, про него забудут и больше не вспомнят. Ну почему он не может превратиться в пучок соломы? Или, например, в деревянные грабли, такие, как эти, что преспокойно висят тут себе на стене и не знают ни о какой войне.
– Черт бы их побрал, этих треклятых вшей, – прохрипел Юлиус Кернер, расчесывая свою кожу так яростно, что неприятный скрежет ногтей о кожу был слышен всем. – Ну почему они кидаются на меня одного. Кровь, что ли, у меня сладкая? Они меня скоро сожрут.
С той стороны, где расположился на ночлег маленький Яков Тиммерман – он был здесь уже четвертым, доносился слабый стон. Лошадь, которой он вчера чистил скребком левое заднее копыто, сильно лягнула его. И хотя Тиммерман быстро отпрыгнул, кляче все же удалось задеть его голень. Гумберт тогда страшно испугался и уронил ведро с водой, за что его потом битых полчаса отчитывал унтер-офицер Крюгер.
– Ну как ты, Тиммерман? – спросил Ганс Вольтингер.
Долговязый и жилистый Вольтингер был немного старше остальных трех, до войны он работал учителем в деревенской школе. Может быть, поэтому Вольтингер считал, что именно он должен держать над ними негласное шефство. Гумберт терпеть его не мог, но еще больше он ненавидел Юлиуса Кернера – за то, что тот так отвратительно ел. Он жевал, не закрывая рта, так что можно было видеть, как между нижней и верхней губой текут слюни и как его маленькие редкие зубы перемалывают пищу.
– Нога сильно опухла, – доложил Тиммерман. – Но я сейчас встану. Проклятие, что за чертовщина!
Солдат застонал еще сильнее. Вероятно, он попытался подняться и опереться на ногу. Вольтингер зажег спичку, и желтоватый свет висевшего в конюшне фонаря рассеял темноту. Он осветил пожухлое сено, на котором они расположились на ночлег, и почерневшие от старости чердачные балки, с которых свисала паутина. Доски под ногами не везде были плотно пригнаны, и из зазоров поднимался теплый пар от коровника, расположенного прямо под ними. Трудно вообразить нечто более отвратительное, чем этот клейкий, вонючий запах коровьего навоза – он въедался во все, буквально во все – в одежду, волосы, кожу. Гумберт был уверен, что даже дыхание у них было пропитано вонью свежих коровьих лепешек, и ему становилось противно от себя самого.
– Эй, малыш, вставай. Пошли. Нам не нужны неприятности из-за тебя!
Хорошенький пинок под зад заставил его вздрогнуть. На какую-то долю секунды он уставился на мерцающий свет фонаря, который Вольтингер держал над ним, потом, ослепленный им, закрыл глаза.
– Не забудь вальтрап…
Не оставалось ни единого шанса погрузиться опять в мягкую темноту сна, в это единственное прибежище, оставшееся ему здесь, в этом земном аду. Пришлось встать, распрямить сгорбленные плечи навстречу пронизывающему влажному холоду и немилосердным суждениям, с позволения сказать, «товарищей». Ему пришлось поторопиться, иначе бы Вольтингер скрылся с фонарем внизу, обрекая его на поиски ведущей вниз лестницы в полной темноте. Это было весьма опасно, ведь можно легко просмотреть отверстия между досок в полу и свалиться. Гумберт сел, стащил с плеч чепрак, встряхнул его и скатал. Он закашлялся – сено было пыльным, отчего все кругом было покрыто серым налетом.