В мыслях я с тобой, моя милая жена. Ты мой добрый ангел, ведущий и оберегающий меня, нашу свадебную фотографию я всегда ношу с собой. Если можно, пришли мне немного денег на носки и нижнее белье. Кроме того, сломались мои часы, и я бы купил новые. Ты понимаешь, любовь моя, точные часы для офицера необходимы. Двухсот или, пожалуй, трехсот марок будет достаточно. Очень хотелось бы также получить пилку для ногтей и розовое мыло, а также фонарик с батарейками, сигареты, шоколад и хороший перочинный нож. Возможно, завтра мы уже будем вблизи побережья, так что мое следующее письмо придет к тебе оттуда. Передай привет своим дорогим родителям, своей золовке Мари и сестре Китти.
Преданно люблю и обнимаю тебя.
Твой Клаус.
Элизабет дважды, по своему обыкновению, прочитала это письмо с фронта. Ее глаза на секунду остановились на таких предложениях, как «В мыслях с тобой» и «Ты мой добрый ангел». Да, ее Клаус не обладал богатой фантазией. В предыдущем письме он написал «Мой добрый дух» и заверил ее, что тоскует по ней и думает о ней день и ночь. На сей раз о тоске не было и речи, зато он обнимал ее и «преданно любил». Ну что ж, конечно, он беспокоился о своем отряде, и ему было не до красивых слов.
Она сложила письмо и открыла ящик дамского письменного стола, который она привезла с собой в городскую квартиру из родительского дома. Впереди лежали две пачки писем полевой почты, отсортированных по датам и перевязанных розовой шелковой лентой. Она развязала меньшую стопку, положила сверху на нее только что прочитанное письмо и попыталась перевязать ее, сделав красивый бантик. Конечно же она будет хранить эти письма всю свою жизнь, и они будут напоминать ей об их долгой разлуке в суровые военные времена, и однажды – как будет угодно Господу – их дети с трепетом прочитают их. Может быть, она когда-нибудь постарается и перепишет все эти письма в красивую книжечку, подаренную ей Китти. Эта книжечка в зеленом кожаном переплете с золотым обрезом, должно быть, стоит маленькое состояние, но Китти вышла замуж за Альфонса Бройера, единственного наследника банкирского дома «Бройер и сын», и деньги для нее не играли никакой роли.
Элизабет вышла замуж по любви. Она боролась за своего Клауса фон Хагеманна, страдала из-за него и боялась, что навсегда его потеряла, поскольку в свое время тот был страстно влюблен в ее сестру Китти. И в этом он был не одинок – почти все мужчины влюблялись в ее младшую сестру, но, слава богу, все уже было позади. Китти, это легкомысленное создание, была замужем, а Клаус фон Хагеманн вовремя опомнился и выбрал себе женщину, ставшую верной и искренней спутницей жизни. Клаус умел ценить эти качества своей жены, в этом Элизабет была абсолютно уверена. Конечно, он был очень привлекательным мужчиной и по молодости грешил немало, однако это в порядке вещей. Пауль во времена своей студенческой юности в Мюнхене тоже не пропускал ни одной юбки. В первую брачную ночь Клаус очень тактично и осторожно «вел» свою жену, так что у Элизабет не было причин жаловаться на него. Хотя возможно, – но это судя по преувеличенным и, вероятно, выдуманным описаниям Китти, – Клаусу немного не хватало супружеской страстности. Как бы то ни было, он заверил ее, что брак для него дело святое. Теперь он принадлежит ей и только ей.
Воспоминание об этой клятве, данной в супружеской постели, наполнило ее теплым ощущением счастья. Она задвинула ящик и поднялась, чтобы подложить угля, однако обнаружила, что ведро с углем было пустым.
– Мария?
Йордан, занятая в соседней комнате шитьем, не очень-то спешила на ее зов.
– Что, милостивая госпожа?
Взглянув на побелевший кончик носа Марии Йордан, Элизабет поняла, что в ее комнате тоже не топилось.
– Посмотрите на кухне, может, там что-нибудь найдете для растопки.
Йордан сделала оскорбленную мину, скорее потому, что это не входило в ее обязанности. Однако у Гертье, служанки, был выходной, а повариха вот-вот должна была уйти: вечером она работала в трактире.
– Если завтра на кухне не хватит угля, то повариха опять будет говорить об увольнении, – сказала Йордан, пожав плечами, как будто ее это вовсе не касалось. – По крайней мере она так сказала.
Элизабет отчетливо услышала в словах скрытый упрек и разозлилась на эту стерву, выманившую у нее кучу денег за свои снадобья от бездетности, которые оказались совершенно бесполезными. Трех служанок она уже прогнала. Выбросить Йордан она, конечно, не могла, ведь та была квалифицированной камеристкой, много лет служившей ее семье.