– Через полчаса отправляемся в парк, Роза. Я повезу Додо, а вы будете везти в коляске нашего наследника.
Роза довольно кивнула и поспешила к своим подопечным, чтобы подготовить их к первой прогулке. Элизабет слышала, как та звала Августу, чтобы поручить ей вывести обе коляски в холл и взбить подушки. Августа ответила недовольным тоном – властный характер кормилицы ей тоже был не по вкусу.
– Может быть, уже завтра за завтраком нас будет ждать целая пачка писем. – Мари, хотела хоть чуточку поддержать свою свекровь. – Ты же знаешь, полевая почта может и застрять. А потом вдруг приходит все разом…
И та, и другая избегали разговоров о другой возможной причине задержки. Похоронку мог передать кто-то из близких друзей, а могли и просто переслать по почте. Сколько таких писем было уже разослано…
Казалось, Алисия поняла доброе намерение Мари и кивнула со вздохом:
– Да, нужно в это верить. Дай-то Бог. А ты уже слышала, что нашего Гумберта объявили пропавшим без вести? Мне сказала сегодня утром Эльза, она узнала это от Брунненмайер. У бедняжки были совсем заплаканные глаза.
– О господи, – ответила Мари. – Ведь мы всегда считали, что уж кто-кто, а Гумберт всеми правдами и неправдами пробьется. Кроме того, пропасть без вести еще не значит…
– Конечно же нет.
– Мама, а ты не хочешь прогуляться вместе с нами и детьми по парку? Там сейчас по-весеннему приятно. Кажется, Блиферт даже высадил гиацинты, голубые и розовые.
Алисия улыбнулась, и какое-то мгновение казалось, что она примет приглашение. Однако она сказала, что уже обещала Китти нанести ей визит.
– Она все еще пребывает в некоторой апатии. Я должна была это предвидеть, Мари. Ведь Китти всегда была склонна к меланхолии, в свое время я даже лечила ее у доктора Шляйхера.
Первое время, благополучно разрешившись дочерью, Китти была очень возбуждена и пребывала в веселом расположении духа. Элизабет рассказывала, что в тот вечер она еще несколько часов провела рядом с Китти, та много шутила и болтала всякую ерунду. Потом она попросила Элизабет рассказать ей о прошлом, о времени, когда Китти была совсем маленькой. Она расспрашивала о том, когда она начала ходить, какое блюдо было ее любимым, нравилось ли ей купаться… Далеко не на все вопросы Элизабет могла найти ответ.
А на следующий день фройляйн Шмальцлер позвонила на виллу Элизабет и попросила о помощи. Фрау Бройер рыдала в постели, заявив, что хочет немедленно умереть. Вызвали врача, прописавшего ей успокоительное, после чего она долго спала – до позднего вечера, а когда проснулась, снова погрузилась в какое-то до странности мрачное настроение, но уже не плакала, а только попросила показать ей сына. Когда ей сказали, что она, вообще-то, родила дочь, она рассвирепела и начала упрекать фройляйн Шмальцлер, что та якобы коварно ее обманывает. К счастью, день ото дня состояние ее все-таки улучшалось, она пришла в себя и уже много раз держала дочь на руках. Элизабет оставалась у нее каждый день до самого вечера, они обсуждали имя девочки – малышку она назвала Генриетта. Нанесли визит и свекор со свекровью, и золовка. Директор Бройер, похоже, без памяти влюбился в свою маленькую внучку, а Тилли была тронута до слез тем, что Китти попросила ее стать крестной матерью Генриетты. Его высокопреосвященство Лейтвин крестил малышку дома, как и близняшек Мари. Сейчас было не то время, чтобы устраивать пышные крестины, поскольку отцы новорожденных были на войне.
В холле внизу раздался крик – это протестовал сын Лео, Мари сразу узнала его голос, он всегда кричал звонче и громче своей сестры и – что решительно отличало их друг от друга, между приступами громкого плача делал более продолжительные перерывы. Мари отложила салфетку и допила последний глоток кофе.
– Тогда, мама, передай, пожалуйста, сердечный привет Китти от меня, – сказала она, поднимаясь со стула, и на мгновение положила руку на плечо Алисии. Это прикосновение должно было передать как ее нежность, так и надежду на лучшее, и Алисия ответила улыбкой:
– Какое счастье, что у нас есть малыши. Пока рождаются и растут дети, наш мир еще не совсем скатился в пропасть. Правда?
– Да, мама.
Мари с удовольствием взяла бы Алисию за руку: она чувствовала, что та нуждается в утешении, но она не отважилась. Та спонтанная сердечность, с которой Китти и Элизабет обнимали своих родителей, была чужда Мари. В приюте, где она выросла, она научилась осторожно проявлять свои чувства, никому не доверять и со всеми трудностями справляться самой. И хотя она знала, что Мельцеры более чем благосклонны к ней, преодолеть эту привычную сдержанность она так и не смогла.