– Такие трогательные истории можно здесь услышать, – вздохнула она. – Особенно когда солдаты в бреду. В эти моменты им так хочется излить душу.
Ханна подумала о молодом лейтенанте, который гулял по парку и, очевидно, хотел выговорить печаль в садовничьем домике у Августы. Мужчины такие опасные существа, они слишком подвержены инстинктам. Таким был ее отец, он часто избивал ее и братьев, которые, стоило им подрасти, тоже обошлись с ней жестоко. Даже двое младших. Однако хуже всего были мужчины, которых мать иногда приводила домой. Правда, они оставались только на ночь и уходили рано утром, но какими же грубиянами они были. Когда ей было одиннадцать, один из них схватил ее и прижал к стене, но в этот момент мать набросилась на него как фурия, и он отпустил ее. Ей снова вспомнился молодой военнопленный, черноволосый парень с горящими темными глазами. Конечно, он ничем не отличался от других. Жадный, грубый, возможно, он тоже мог рассвирепеть и побить женщину. Конечно, мог, ведь он был русским. Тем не менее в его взгляде было что-то мягкое, нежное и утешающее. Именно поэтому она подарила ему булку. Булку, которую украла. Может быть, он еще помнит ее?
– Десять новых пациентов? – недовольно нахмурилась Эльза. – Ну, надеюсь, среди них нет тифозных. Или страдающих оспой. Я слышала, что есть еще и холерные.
– Это все чепуха, Эльза, – возразила экономка. – Брюшной тиф, к сожалению, встречается, дифтерия тоже, но оспы и холеры нет. Зато существует опасность воспаления легких и ребер, ожогов и этих ужасных ран от гранат.
Она вздохнула и отодвинула от себя тарелку. В эти тяжелые времена каждый должен сделать все, что в его силах, чтобы поддержать германскую империю. Она хорошо знала, что все служащие виллы загружены работой больше, чем обычно, включая ее саму.
– Я горжусь вами, мои дорогие, потому что я знаю, что каждая из вас будет верна традициям этого дома.
Тем временем две медсестры заняли свои места за столом и ели суп. Они сидели немного поодаль от персонала виллы и не стремились принять участие в их разговоре.
– Ты слышала, как он сказал, что хотел бы стать пианистом? А потом медицина все-таки захватила его, – говорила медсестра помоложе. Она была рыжеволосой, а ее лицо было усыпано веснушками. Другая девушка была бледной, светловолосой, с выпученными голубыми глазами.
– Нет, правда? Я подумала, что он человек искусства. Ты видела его руки?
– Руки художника. С такими нежными, длинными пальцами, и кожа такая гладкая…
Нетрудно было догадаться, о ком шла речь. Уж во всяком случае не о докторе Грайнере. Ханна увидела, как Августа толкнула Эльзу в бок: та, раскрыв рот, следила за разговором медсестер.
– Что ты тут расселась? За работу!
Белье на уличной веревке высохло. Простыни, наволочки и ночные рубашки нужно было гладить, а бинты перемотать, чтобы использовать их снова. Ханна поставила грязные тарелки одна на другую и отнесла их к мойке, а повариха подняла с плиты судок с нагретой водой и налила немного в таз для мытья посуды. Фройляйн Шмальцлер тоже хотела было подняться и пойти в лазарет, чтобы проверить, все ли в порядке, как на кухне неожиданно появилась гостья.
– Мария Йордан, здравствуйте! – удивилась повариха. – У вас снова выходной? Я имею в виду, вы же совсем недавно были у нас, в прошлую среду.
– Здравствуйте, – робко поприветствовала всех Мария Йордан. – Здравствуйте, фройляйн Шмальцлер. Как здорово, что вы вернулись на виллу.
– Ах, фройляйн Йордан, какой приятный визит. Да, я тоже очень рада. Так привязываешься к господам, что нелегко работать долго где-то в другом месте.
– Конечно, конечно. То же могу сказать о себе…
Однако у экономки явно не было ни времени, ни желания болтать, поэтому она, только пригласив Марию Йордан присесть, поспешно ушла.
– У меня есть тарелка супа. Хотите? – предложила кухарка.
– Если можно… – скромно ответила Мария. Брунненмайер взяла только что вымытую тарелку, провела по ней фартуком, чтобы вытереть досуха, и налила в нее половник супа.
– Это просто картофельный суп, мясо подают только по воскресеньям, – сообщила она, ставя тарелку перед ее носом.
– Благодарю вас, фрау Брунненмайер.
Изголодавшаяся, она без остановки черпала ложкой суп и, съев все до дна, даже соскребла с тарелки остатки.
– А что, у фон Хагеманнов больше не готовят, раз молодая жена Хагеманна теперь больше живет на вилле, чем в своей квартире?
Мария Йордан бесшумно откашлялась: для нее громкая отрыжка была недопустима. Подобное себе могли позволить лишь садовник или кухарка.