– Три кровати теперь можно застелить свежим бельем, Герта. И помогите лейтенанту собрать вещи.
– Он хотел бы попрощаться с вами, фройляйн Шмальцлер.
– Я сейчас приду.
Мария Йордан стояла на одном месте в ожидании ответа и уже забеспокоилась, не забыла ли Шмальцлер про нее.
– Я не могу рекомендовать вас в качестве камеристки, фройляйн Йордан, – наконец обратилась к ней экономка. – Но я могла бы предложить вам работу портнихи. Пока. На первое время.
– Это… это было бы очень любезно с вашей стороны.
13
Гумберту больше всего на свете хотелось влепить себе оплеуху. И не одну, а сразу две, по обеим щекам. А еще пнуть себя под зад. Вот дурак набитый! Отдал честь господину майору. Лихо, без запинки, как учили.
– Действительно, – сказал майор фон Хагеманн, пристально глядя ему в лицо. – Гумберт. Или я должен сказать: Гумбертина?
Он усмехнулся какой-то странной усмешкой, какую Гумберт никогда раньше не видел на его лице. Эта была усмешка прожженного, порочного, злобного человека. Гумберт размышлял, еще было не поздно подхватить подол юбки и бежать отсюда со всех ног. Однако он никак не мог ни на что решиться и стоял на месте как вкопанный.
– Что ты здесь делаешь? А?
Майор все еще ухмылялся, оглядывая его с головы до ног, и, похоже, сгорал от желания сорвать с головы «девочки» чепец. Он сдерживался: за ним могли наблюдать из окон замка и сделать неправильные выводы.
Гумберт решил сказать правду. Он всегда был невысокого мнения о Клаусе фон Хагеманне, но все-таки тот был в родстве с Мельцерами. Может, благодаря семейным узам, он смилостивится и замнет это дело.
– Я… я совсем помешался, господин майор… совсем обезумел. Они хотели отправить нас на фронт. В окопы… А я падаю в обморок, если просто чувствую, что сейчас взорвется граната. – Фон Хагеманн спокойно слушал его оправдания, в то время как его глаза скользили по окнам первого этажа, как будто что-то там искали. Или кого-то. – …это не моя вина, господин майор. Просто это происходит со мной, когда я слышу гул, грохот, треск. Этот глухой шум, когда снаряд врезается в землю. И взрывается… Однажды я просто шел. Больше ничего не помню. Товарищи, должно быть, несли меня, сначала они подумали, что я убит…
Теперь майор нашел то, что искал, и победная улыбка тронула его лицо. Приложив руку к фуражке и слегка наклонив голову, он поприветствовал кого-то, но уже не по-военному лихо, а любезно и красиво. Это был мужской привет, явно адресованный даме.
– …они избили меня до полусмерти, господин майор. Потому что они подумали, что я симулирую. Но это не так. Просто я не пригоден к военной службе… Я слишком чувствителен… А кого я вообще не выношу… так это крыс…
Должно быть, та особа наверху, у окна, удалилась, потому что очаровательная улыбка майора сменилась презрительным выражением.
– Так ты дезертировал, верно?
Какое страшное слово. Гумберт знал, что дезертиров ждет смертная казнь. Петля. Пуля в затылок. И все – конец.
– Нет-нет, господин майор! – взволнованно воскликнул он. – Я же вам сказал: совсем помешался в рассудке. Не знаю, что на меня нашло, зачем я надел эти платья.
– Да неужели? – с иронией в голосе произнес фон Хагеманн. – А я думал, что ты давно носился с этой мыслью – переодеться в бабу.
Снова эта обидная ухмылка. Злорадная и порочная. Что это был за человек, зачем он ему доверился?
– Простите, господин майор, но эта мысль никогда не приходила мне в голову. Клянусь. Я не такой, каким вы, возможно, меня представляете.
Фон Хагеманн слегка раздраженно поднял брови, но решил не вдаваться в подробности. Куда важнее для него был другой вопрос:
– Как давно ты здесь?
– Со вчерашнего вечера, господин майор. Но заметили меня только сегодня утром.
Взгляд майора стал более напряженным, казалось, он хотел им просверлить лоб Гумберта насквозь. Это был взгляд, вызывающий страх.
– А что господа? Неужели графиня приняла тебя на работу?
– Нет-нет, господин майор. Я вообще пока не видел никого из господ.
– Но с прислугой ты уже поболтал, так ведь?
– С женщинами на кухне.
Щеки фон Хагеманна дернулись, он бросил быстрый взгляд в то самое окно, а затем приказал тихим голосом:
– За мной. В мою машину. И больше никаких спектаклей, ясно?
Гумбертом овладело смутное чувство, что он допустил какую-то роковую ошибку, но он не понимал, где была ловушка. Теперь ему оставалось только надеяться на лучшее: он целиком и полностью зависел от этого человека, так сказать, все бросил на чашу весов.
– Подожди-ка, – повелительно прошипел майор. – Оставайся на месте. Сделай вид, будто рассказываешь мне что-нибудь.