Было слышно, как коровы гремели своими цепями. Гумберт потер ноющее плечо, нащупал на затылке шишку и увидел, что один из пальцев правой руки кровоточит. Как он получил эти травмы, он уже не помнил, но в этом не было ничего необычного: он терял сознание не в первый раз. Камера, в которой его держали, была тесной, с глиняным полом. Стены когда-то были покрыты известью, теперь известка повсюду осыпалась, виднелись красные кирпичи, кое-где торчали ржавый гвоздь или крюк. В углу стояло жестяное ведро, о предназначении которого Гумберт пока предпочитал не задумываться. Вместо этого он подтянул колени, обхватил их руками и уставился на луч света. Этот луч прошел через выбитое прямоугольное окно коровника, пересек маленькую комнату и достиг противоположной стены. Причудливая игра света и тени в этом месте образовала крест. Гумберт посмотрел крест, который постепенно становился все более расплывчатым, и начал дрожать. Небо заволокло тучами, вечерело. Мошки закончили свой экстатический танец, заметив, что поблизости находится живая еда. Это обстоятельство отвлекло Гумберта: какое-то время он был занят, стараясь поскорее прикончить кусающихся крошечных кровососов.
Почти стемнело, он начал замерзать, как вдруг услышал шум автомобильного двигателя. Захлопнулась дверь машины, кто-то отдал короткий приказ, чей-то голос отрывисто крикнул: «Слушаюсь, господин майор!»
Гумберт едва успел приподняться, как скрипнула защелка и дверь открылась. Майор фон Хагеманн приподнял фонарь, чтобы осветить комнату. Вместе с ним в камеру ворвался мерзкий запах свежего коровьего навоза.
– Выспался? – недовольно спросил он, ставя фонарь на землю рядом с Гумбертом.
– Я не спал, господин майор. У меня был обморок.
Фон Хагеманн презрительно фыркнул.
– Может, у тебя еще и месячные есть? Или ты страдаешь мигренью? Мы здесь, на передовой, а не в дамском салоне. – Он закрыл за собой дверь и оглядел Гумберта сверху донизу. – Какой нытик. Крепкий, ловкий парень, здоровый и бодрый – вполне мог бы служить Его величеству императору. Но нет же. У этого господина тонкая натура, он падает в обморок, когда стреляют. Трус, который бежит с поля боя в женской юбке, в то время как другие не на жизнь, а на смерть сражаются за отечество. Тьфу!
Он плюнул и попал в левую ногу Гумберта. Только теперь Гумберт заметил, что его деревянные башмаки исчезли, и он остался в одних носках, но ему было все равно. У него появилось желание высказать протест. Какой ущерб понесла кайзеровская армия, если такой, как он, все равно ни на что не годившийся на поле боя, сбежал? Почему он должен умереть за это? Он никому не сделал ничего плохого!
Майор прикусил губу и тихо уставился перед собой. Гумберт ждал, прислушиваясь к биению собственного сердца, ощущая, как секунды складываются в минуты. В нем поднималась слабая надежда. Фон Хагеманну было не так-то просто незамедлительно вынести приговор дезертиру Гумберту Седльмайеру. Может, он боялся навлечь на себя гнев всего семейства? Эта ободряющая мысль тут же показалась ему абсурдной. Каким образом Мельцеры узнали бы о его судьбе?
– Слушай внимательно, парень!
Гумберт съежился. Приказ был произнесен громко и резким командным тоном.
– Слушаюсь, господин майор.
– Я хочу знать, из какого ты подразделения. Когда ты сбежал. При каких обстоятельствах. Ты был пьян? Болен? Лихорадка или что-то в этом роде?
Может, Гумберт и был мечтателем, но глупым он не был. Он сразу смекнул, какой ответ от него требуется.
– Меня вырвало. Да, у меня была лихорадка. Все перевернулось с ног на голову. И я видел такие вещи, которых на самом деле не было.
– Галлюцинации, что ли? А в конце ты поверил, что враг подошел к вашему расположению.
Гумберт уверял, что видел французских солдат в униформе. И русских, только униформа у них была зеленого цвета. И русские солдаты носили бороды, торчавшие колом на морозе. Они открыли по нему огонь из гранатометов, и он подумал, что должен броситься им навстречу.
Фон Хагеманн выслушал его рассказ, коротко усмехнулся и сказал ему не переусердствовать. Вполне возможно, это были фантазии, вызванные лихорадкой: проклятые мошки наверняка переносили множество болезней, он мог заразиться здесь чем угодно.
– Если я и попытаюсь спасти твою шкуру, то только потому, что считаю, что его величеству императору нужен каждый солдат на этой войне.