Евгения Демина
ХОЗЯЙКА МЕЛЬНИЦЫ
Как рассказывают об этом свеи
Как рассказывают об этом славяне
В лето… приидоша на Коростень варязи, иначе зовомые Русь, соуз с князем заключити. Но приидоша следом радимичи, приведши хозары за собой, и певкины, и прочие поганые, и повоеваша земли древлянския, и попортиша земли и скот, и пошед князь древлянский на радимичи, принявши помочь от варягов, и возвратиша своих девиц полонённых и добро отнятое, и полониша многия люди радимичския…
Как было на самом деле
Волкодлак и соколица
Над деревьями взмыли птицы. Рассказали: скоро ждать гостей.
Владислав улёгся на траву и смотрел на вечереющее небо. Молозивом растекались облака. Костёр точно доил их, быстрыми пальцами сцеживал белесые дымные струи. Жаден ты, Огонь Сварожич, больше обратно расплёскиваешь, ажно сучья хрустят — не терпится тебе. Кто ж из них кого пьёт? Небо — Огонь, иль Огонь — Небо?
По прогалине расхаживали разгнузданные кони.
Явились братья — с хворостом и ягодами, низанными на стебельки.
Костёр зачавкал ветками. Младшие уселись на плащи, засвистели в соломинки. Протянули брату ещё несколько, он слизнул с них червонную низь.
Вернулся старший. Нёс котелок с водой. Послужи-ка нам, Огонь. Вот тебе вода, вот ягоды, вот тетерева — угощайся.
Тревожно всхрапывали кони. Рассказали то же, что и птицы. Духом тянет из лесу — придут чужаки. Милости просим на трапезу. Лютым вскормлены, еды не жалеем.
Понимал Владислав животных — давно научили, ещё когда в лес увели с одногодками: воинских премудростей осваивать. Тяжело было учиться — иные себя забывали. А он не забыл. Имя своё помнил: Влеком звали. Волком. После уж нарекли Владиславом. За глаза — Волкодлаком. Серую масть не выведешь. А с такой породой стыд — зверей не понимать. Вот и научился. Правда, свою речь на месяц отшибло. Но по новой луне возвратился язык, и остался он только в выгоде. Днём — в луде,[1] на пиру, ночью — в шкуре, бору. Поутру — при мече, в ночь — при лунном луче.
По глазам узнавали в нём зверя — по сверкающим, чёрным, да с дикой косинкой. Круто вьются смоляные волосы, лице изжелта-смуглое, остроносое, остроскулое. Кровь ведь как река течёт по жилам: здесь смешались и вольный Дунай, и волошские водограи, и полесская тихая речка, и ясские[2] стремнины.
Вот у старшего, Светозара, взяли верх полесские ручьи. Глаза круглее, не сверкают, а блестят жидким блеском, словно рябь по воде. Щёки — медной чеканки, не желтеют — краснеют от солнца. Вон как пламя их высвечивает. Любо-дорого глянуть. Точно идол ромейский — говорят, у тех лица как живые… Отнин любимец… Флягу откупорил… Растерял ты своё молодечество, брату, как оженился. От всей удали и осталось — пировать да веселиться. Через то, видать, и жена твоя третий год выкидывает.
Уж младший — Братислав — век бойником останется, до смертного одра. Очи — омуты недобрые, заглянёшь в них — затягивают. Питает его реку подземный ключ, из тех, что не дадут иссохнуть Хвалынскому[3] морю в горячих степях. Была и степнячья кровь в роду их, только спрятала русло, проступила лишь в третьем брате. Так и прозвали его — Булгарин. Да Булгой[4] — за норов беспокойный.
А погодок его — Святополк — тих, молчалив, дик — что волохи, в своих кожухах волной[5] наружу. Тонкий, лёгкий, но силы не на пятнадцать лет, старших забарывает. То-то бровь заломил, на Светозарову флягу косится, жеребчик неезженый. Не однажды постромы[6] порвёт, дайте время.
Ещё двое младших — те пока в возраст не вступили. Пока не разберёшь, на кого похожи. Скроены вроде ладно. Радимир да Всеслав. Всеслава — Вешку — сами Векшей прозвали: мордочка востренькая, глаза как вишни. Посмотреть, как повзрослеют… Дома, спят уже…