— Когда замуж успела?
— Когда рак на горе свистнул.
— Нам отца твоего повидать, — сказал Ведан. Смотрит — мёртвым огнём Громовника. Лиловые молнии мечет. Князю только в волчий месяц[72] закрома открыты, биричу — круглый год. На старейшин, на пиршества, на ополчение. На воеводу то есть.
— Нет его, на Сож подался, к сыну приёмному — погостить, — язычок у змеи раздвоен. На одной половинке правда поместится, на другой — кривда, и в спор меж собой не вступают.
— Со всей дружиной?
— Они как братья — всё поровну делят.
— Небось, верховыми?
— И они похвалиться любят.
Бирича княжья родова не любила ещё за то, что он кожух волчий носил. Какой одному Ростиславу можно. Волки, говорит, и нам братья, раз одно племя. Да какой ты волк, псина дворовая. Ступай, гложи свои объедки. Пояс на тебе браный — не кожаный.[73] И обуться бы в лыко, а то — сапоги напялил.
— Чем хвалиться? Костями? — прибавил Стоян. — Слыхали мы, табун ваш медведи заели.
— Откуда? Медведи сказали? — глаза её стали совсем непрозрачными, зрачки сжались в щёлки.
— Да куда нам до твоих братцев, мы люди простые, иных наречий не понимаем. Так медведи — или мор какой?
— А может и мор. Мы пока сами не знаем, — слова сочились сквозь улыбку желтоватой едкой слюной. Рогнеда облизнула губы. — Я сама весь хлев исходила, весь загон, и что делать — ума не приложу.
Ведан подался назад. Княжна нарочно ступила поближе.
— Если на нашу скотину перекинется — пеняйте на себя, — ответил Стоян. — Что хочешь делай, но чтоб к городу эта напасть не подступилась.
— Тогда скажите вашим мужикам, пусть за околицу сегодня не высовываются и спать ложатся пораньше.
— Передам, молодушка, не волнуйся. А то, может, плуг нужен? Мои молодцы пришлют.
— Да у нас свой есть. И даже косы. И серпы.
— Тогда прощай, Рогнеда Ростиславна. Завтра сам борозду проверю.
— Прощай, Стоян Вышатич. Прощай и ты, Ведан Стретич… А-апчхи! Ой, простыла, кажется. Бывайте, всего вам доброго, — Рогнеда сердечно пожала им руки и не велела сразу запирать, чтоб посмотреть, как бирич с воеводой плюются и отряхиваются.
День потянулся как обычно. Ближе к вечеру женщины и девицы будто засуетились. Так, невзначай, быстрей прежнего замелькали подолы. Замелькали и стихли. Протопали до сарая босые Лисюткины пятки. Подались на ночь глядя за ягодами Яра с Умилой. Зоря на стирку с корзиной белья захватила глиняный черепок. Годна ходила в кладовую за лучинами: якобы все догорели… Конюхи дружно решили не водить сегодня лошадей в ночное. Потом привязали собак. После сумерек мужская половина стихла. Женская — и не думала. Спать легли только дети и Людмила. Добричка обиженно зарылась в одеяло в обнимку с котёнком. Красена утешала её тем, что других девочек тоже пооставляли: и Брану, и Драгицу, и Малушу…
Рогнеда нашла Хильдико, наказала раздеваться до рубашки и распускать волосы.
— Ворожить идём? — спросила свейка, охотно стаскивая сарафан: было ужасно душно.
— Пахать. Испугались все, что скота недосчитаются.
Вокруг крыльца собрались девки и женщины, все в белых сорочках, босые и с непокрытыми головами. Стоило свейке занести ногу через порог — белая стая зашикала и зафыркала:
— Чужая она! Прочь её! Прочь!
— Главное — девка, — отрезала Рогнеда. Распущенные косы покрыли её как дёготь, даже при ходьбе не полоскались, точно кожей облепили — чёрной, иссиня-маслянистой. — Чем тише, тем лучше. Пошли.
И потащила Хильдико за собой. С ними поравнялась рослая Годна — несла лучины, одну отдала княжне. Та недовольно покосилась на огонь. Не надо бы, да ночи летом тёмны.
— Близняшки где?
— Сзади, с Вёсенкой.
— Как это их угораздило?
— Серпы делят, не всем хватает, — слова перекатывались под гортанью — ни дать ни взять через кадык. Бойкий рыжий лепесток окатывал светом литые руки. Если бы не вздёрнутая грудь, кто не знал Годну, счёл бы переодетым парнем. Не иначе, дразнили «двусбруйной».
За ней Невена и Яра волокли соху. Годна сжалилась и одной рукой подхватила оглоблю.
У самых ворот Зоря нырнула в темноту и выловила горшок с песком.
Толпа свернула вправо и вереницей вытянулась вдоль забора. С безлунного неба как сквозь сито посыпалась водяная пыль. Лучины задымились. Рогнеда улыбнулась.
— Дай ночи потемнее, — забормотала худенькая Роса. Шёпот отскакивал от мороси, как пшено колотится в посуде, если встряхнёшь.
— Потемнее? — донеслось из мрака. — Проведёшь нас вокруг города — можно и потемнее.