Молли посмотрела сверху вниз на свою крошечную дочь и мрачно усмехнулась:
– Вряд ли у вас это получится, мадам.
Бриони подняла руку. Бернадетт соскочила со стула, отодвинула Бриони в сторону и сказала:
– Пойдем, мам. Не упрямься. Сегодня Рождество. Бедной Керри и так тяжело. Зарядись хотя бы капелькой рождественского духа, ты ведь всегда об этом так печешься.
Молли фыркнула, глядя на дочерей:
– Пусть эта сука подыхает, мне все равно. А ребенок ее – мерзость на Земле. Эта шлюха может захотеть чего угодно, но даже если сейчас на этой кухне появится сам Христос или архангел Гавриил, я все равно никуда не поеду.
– Ты порочная старая корова, мать. Пойдем, Берни, поможешь мне надеть пальто на Розали.
Молли встала перед Розали и заорала:
– Она никуда не пойдет!
Бриони засмеялась:
– Напротив, пойдет, потому что этот дом по-прежнему записан на мое имя. Ты числишься здесь квартирантом, мать. Я сдала тебе этот дом как жильцу. Если ты не образумишься и не сделаешь то, о чем тебя просят, то тебе придется искать жилье и работу.
Молли побледнела.
– Ты не поступишь так со мной! Ты не станешь пользоваться своими деньгами, чтобы давить на меня!
Бриони издевательски улыбнулась:
– Не стану? Ты меня плохо знаешь, мать. Надевай пальто, или между нами и в самом деле все будет кончено. Я не шучу. Ты больше не получишь ни пенни. Я постараюсь, чтобы все узнали о твоих старых делишках, и тот, кто скажет тебе доброе слово, будет иметь дело со мной.
Сняв пальто матери с вешалки за дверью, Бриони бросила его через всю кухню ей в руки. Молли инстинктивно поймала его.
– Поехали, Керри уже скоро родит. Ты должна быть там, чтобы поприветствовать своего внука.
Розали стояла у двери, ее объемистая туша преграждала всем выход. Она широко улыбалась, и Маркус улыбнулся ей в ответ: ему нравилась Рози, он полюбил ее за приветливый нрав и доброту.
– Пойдем, Рози, – сказал он. – Ты поедешь со мной и с мамой в моей машине. Бернадетт, а ты поезжай с Бриони.
– Тьфу! – плюнула Молли, вышла из дома и села в машину.
У Керри снова начались схватки. Глубокая, раздирающая боль поражала ее своей силой – тело словно разрывалось пополам.
– О, как больно, Бри! Какой жуткий кошмар, мать его! Бриони улыбнулась:
– Я знаю. Я помню свои роды. Но не боль, о боли забываешь. Остается воспоминание о том, как что-то громадное стремится из тебя наружу и никак не выходит.
– Никогда, больше никогда я не пойду на это! На сей раз рассмеялась акушерка:
– Дорогая, если бы роженицы мне платили по пенни всякий раз, когда говорят такое, я была бы миллионершей!
Лицо Керри исказила гримаса – ей снова показалось, будто ее тело разрывается надвое.
– Он идет. Я чувствую.
Молли сидела на стуле у окна и смотрела на снегопад, который постепенно превратился в метель. Густая белизна покрывала крыши домов и деревья. Это было очень красиво. Молли услышала стоны тужившейся дочери и закусила губу.
«Пожалуйста, дорогая Мария на троне Христа, не дай этому ребенку дышать. Пускай он родится мертвым».
Она шепотом бормотала слова кощунственной молитвы. Затем Молли снова услышала стоны дочери и вспомнила собственные роды, когда у нее родился мертвый мальчик. Сейчас он уже был бы взрослым. Высоким, сильным, светловолосым, миловидным, как она в молодости, и крепким, как его отец.
Дыхание Керри участилось. Повитуха подняла покрывало. Широко расставив ноги, роженица снова принялась тужиться.
Бриони завороженно смотрела, как между бедер Керри появляется темная головка.
– Там головка, я вижу головку! – закричала Бриони в восторге.
Молли у окна закрыла глаза и еще быстрее забормотала: «Великий, мудрейший Господи, забери у нее ребенка. Не позволь ему разрушить остаток ее жизни. Пусть он умрет. Останови его дыхание, как только он появится на свет».
Из груди Керри вырвался низкий звериный крик. Она поднатужилась еще раз. Все тело ее, казалось, возопило от пронзившей его боли. Мысленно она молила Бога, чтобы он вытащил ребенка, который застрял у нее между ног, прежде чем она потеряет сознание.
Бриони и Бернадетт возбужденно захлопали в ладоши – головка ребенка полностью освободилась из чрева матери.
Акушерка оцепенела: лицо ребенка было таким темным! Взяв себя в руки, она сказала:
– Малыш зацепился за пуповину. Пуповина обмотала ему шею, он покраснел, потому что задыхается.
Просунув мизинец под пуповину, она стянула ее с головки ребенка.
– Ну а теперь давай, Керри, еще раз поднатужься. Уже почти все кончено, дорогая, почти кончено… Ну давай, тужься.
– Я и так тужусь, черт побери, – сердито ответила Керри. И вдруг, через мгновение, ребенок легко выскользнул из нее, и наступило великое облегчение. Свободно откинувшись на подушки, Керри испустила глубокий, тяжелый вздох.
Бриони посмотрела на ребенка, лежавшего на газетах, подложенных под ягодицы Керри. Он был покрыт кровью и первородной смазкой. Но он не был черным! Ребенок казался черным из-за пуповины, опутавшей его шейку. Теперь он стал почти белым. Младенец выглядел как-то необычно, но на негритенка он не походил.
– О, Керри, она красивая. Великолепная!
Керри приподнялась на подушках и восторженно рассмеялась.
– Это девочка? Ну-ка, дай мне взглянуть!
Акушерка перерезала пуповину, и в этот момент младенец громко завопил. Сидя у окна, Молли тихо заплакала. «Значит, он жив, этот младенец. Живой».
Бриони подхватила ребенка и передала его Керри. По щекам Бернадетт текли слезы. Сестры все вместе склонились над крошечным существом и восхищались им.
– Бриони, она почти белая! – словно не веря себе, произнесла Керри. – Посмотри на нее, она выглядит белой!
Молли услышала эти слова и отвернулась от окна.
– Мам, мам, посмотри на нее. Какая она красивая. О, какая она красивая!
В голосе Керри звучала материнская гордость. Акушерка мыла ребенка, притворяясь глухой, хотя ее насторожили восклицания насчет белизны младенца. «Значит, вот из-за чего вся эта таинственность. Вот почему мне столько платят. Керри Каванаг сбилась с пути истинного, отец ее ребенка – негр. Что ж, ребенок достаточно смуглый, чтобы вызвать разговоры. Хотя, конечно, в лицо им никто об этом не скажет».
Молли подошла к кровати и, едва взглянув на ребенка, испустила долгий вздох облегчения. Он был смуглый, но не черный. Это мог быть еврейский или итальянский ребенок. Она криво усмехнулась: ирландская католичка радуется тому, что ребенок ее дочери выглядит как еврей. «До какой же пропасти я докатилась!»
– Она миленькая, Керри. Правда, очень красивый ребенок. – Голос Молли прозвучал почти радостно – она ощущала облегчение из-за цвета кожи младенца. К тому же малышка оказалась и впрямь удивительно хорошенькой. Когда Керри протянула ребенка бабушке, Молли инстинктивно взяла его.
Но тут младенец зевнул, и этот розовый ротик на смуглом личике вызвал у Молли приступ отвращения. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не отшвырнуть малышку. Вместо этого она передала младенца Бриони, которая нежно приняла маленький сверток, положила девочку на кровать возле ее матери, развернула одеяльце и поцеловала крошечные ручки и ножки.
– О, Керри, я уже так люблю ее! Она прелестная, чудная. Я могла бы зацеловать ее, съесть!
Бернадетт и Керри засмеялись.
– Ты сумасшедшая!
– О, Керри, какая она миленькая. Посмотри на эти огромные глаза! Она разобьет немало сердец, когда вырастет!
Черные глаза малютки напомнили всем, кто ее отец, и в комнате на миг воцарилось молчание. Керри приложила младенца к своей обнаженной груди и тихо сказала:
– Я никогда бы не поверила, что смогу кого-то так сильно любить! Но я люблю. О Боже, помоги мне, я люблю.
Бриони улыбнулась сестре и положила руку поверх ее руки, лежавшей на головке ребенка.
– Я тебе уже говорила и скажу еще: материнское чувство никогда не проходит. Я это знаю по себе. Разве не так, мам?