Спустя долгое время Татьяна ощутила, что совсем заледенела на промерзшей земле, и это привело ее в чувство. Она поднялась, даже не пытаясь отряхнуть промокшие, грязные брюки. За соседним памятником позаимствовала тряпку и веник, протерла черную глыбу от пыли, собрала старые листья и сломанные ветки, поотрывала головы сорнякам. Наклонившись, коснулась губами холодного лица Артема на фотографии. И поспешила прочь, не оглядываясь, туда, где под дверью виднелась полоска света, а на фоне уже совсем темного неба не блестели кресты.
В храме было тепло и сумрачно. Горели одинокие свечи, да пара лампадок у алтаря. За стойкой у входа возилась опрятная старушка, у которой Татьяна купила свечку и вышла в центр помещения, оглядываясь. Она редко бывала в церкви и правил не знала. Нерешительно оглянулась, но бабулька куда-то подевалась. Татьяна подошла к алтарю, зажгла свечу от другой и собиралась было поставить, как из-за спины раздался мягкий голос.
— Вы, матушка, свечку-то за упокой ставите?
Она обернулась. Молодой поп мягко улыбался, глядя на нее. У него было гладкое лицо, улыбчивые глаза и жидкая, смешная бороденка.
Татьяна молча кивнула.
— Не сюда надо ставить, — серьезно сказал поп, — вон туда, к Спасителю надо. А сюда за здравие ставят. Навестили его?
Она вздрогнула.
— Кого? — спросила машинально, и горящая свеча задрожала в руке.
Священник улыбнулся. Неожиданно протянул ей упаковку бумажных платков.
— Вытрите лицо, матушка. Оно у вас в слезах. Негоже так скорбеть по ушедшим. Помнить надо, а не скорбеть.
Татьяна, не отвечая, пошла в указанный угол, поставила свечу и посмотрела на попа. Тот подошел, внимательно наблюдая.
— Креститься умеете? — спросил безо всякой насмешки.
Она кивнула, неуклюже перекрестилась. И вдруг, решившись, развернулась к нему.
— У меня к вам просьба…
— Слушаю.
— Я уезжаю. Далеко. И не знаю, вернусь ли. Не хочу, чтобы могила заброшенной стояла. Вот, — она порылась в карманах и вытащила пачки с деньгами, — я пожертвую храму. Может быть, найдется кто-нибудь, кто возьмется ухаживать?
Священник поморщился.
— Спрячьте, — приказал сурово, и она увидела воочию, каким он станет через много лет, в одинокой монастырской келье, перейдя в черное духовенство и приняв схиму. — Какая могила?
— Четыреста сорок шестая.
Несколько долгих минут он смотрел на нее, и понимание истаивало во взгляде, сменяясь сначала недоумением, а потом… откровением. Что такого он увидел в ее глазах — отражение близко виденных звезд или эманации тайн вселенной, которым она стала свидетелем? Но неожиданно он широко перекрестил ее, кивнул, говоря:
— Присмотрим, обещаю.
И резко развернувшись, ушел прочь, оставив Татьяну одну. Ошеломленная, она подождала — вдруг вернется, и тоже пошла к выходу. У стойки задержалась. Ссыпала пачки с деньгами на конторку, оглянулась — ее свеча горела ровно и ярко и, казалось, будет гореть всегда.
Она вышла в стылый ноябрьский вечер и глубоко вдохнула воздух, пахнущий мокрым снегом. Вокруг падали неправдоподобно большие хлопья. Осыпались белые цветы зимы… Но больше она их не боялась.
МОД терпеливо ждал Хозяйку. Это Татьяна знала точно — пластинка СЭТ придавала уверенности и наполняла сознание ощущением близкого присутствия Управляющего Разума. А там, где был он, был и Лазарет.
То ли поэтому, то ли потому, что продрогла и проголодалась, Татьяна Викторовна не спешила возвращаться к кораблю. Засунув озябшие руки в карманы, она медленно шла по улицам, расцвеченным огнями магазинов, рекламных щитов и уличных фонарей. Ничего не изменилось на Земле за время, прошедшее с момента ее отбытия. Разве только поменялись названия фильмов на кинотеатрах.
Витрина кофейни мягкой оранжевой подсветкой поманила в тепло. Цвет чем-то напомнил Татьяне цвет питательной плазмы сатианетов или диканкоро — как она назвала напиток для себя. Поколебавшись мгновение, нырнула внутрь. Молоденькая официантка недоуменно оглядела ее осунувшееся лицо, измазанную в грязи одежду, улыбнулась дежурным оскалом.