Неожиданно меня бросило в пот. Мозаика на полу бешено пошла кругом, точно живая. Тело размякло и источало жар.
— О боги, мне дурно, — простонала Кальпурния и в изнеможении рухнула на ложе. В следующее мгновение ее вырвало прямо под розовой мраморной статуей купающейся Артемиды.
Я услышала рядом с собой шорох одежд. Это Марк поднялся со своего места.
— Думаю, цезарь, будет лучше, если я отведу Кальпурнию домой. Ей нехорошо, — с этими словами он взял ее под локоть, помогая подняться. — Павлин…
Но Павлин, тяжело дыша, растянулся на своем ложе. Зрачки его сделались такими огромными, что казалась, будто у него вообще нет глаз.
— Ты прекрасна, — пробормотал он, обращаясь ко мне. — Ты прекрасна.
— Доброй вам ночи, — сказал Марк, выводя из зала шатающуюся Кальпурнию.
Кудри Павлина двигались, извивались, подобно змеям. Сгорая от любопытства, я протянула палец и тотчас отдернула, боясь быть укушенной. Он перекатился на бок и, схватив меня за руку, впился жадными губами в мою грудь и плечи.
— Афина! — взревел император, и я, бросив взгляд из-за плеча Павлина, увидела, как в зал, в платье абрикосового цвета, вошла Тея. Сначала она показалась мне совсем крошечной, как будто на другом конце длинного тоннеля, а затем неожиданно сделалась огромной, настоящей великаншей. Камень у нее на шее тоже увеличился в размерах и превратился в разверстую черную пасть. Пока Павлин заплетающимися пальцами пытался расстегнуть пряжку на моей столе, император схватил Тею за руку с такой силой, что его пальцы оставили на ее коже белые следы.
— Пей, — прошептал он и прижал к ее рту кубок, вынуждая сделать глоток. — Пей, и тогда мы все увидим, что ты за богиня.
Когда она, давясь, выпила вино, он поцеловал ее, впиваясь в нее зубами и больно сжимая жадными руками.
Моя стола не выдержала и с треском порвалась, а в следующее мгновение Павлин, задыхаясь, словно загнанный, потный зверь, уже лежал на мне. Я впилась ему в плечи ногтями. Выступила кровь и тотчас начала переливаться в моих глазах всеми цветами радуги. Краем глаза я заметила, как император что-то делает с Теей. Она лежала полуодетая, отвернув лицо в сторону. Павлин превратился в твердый комок плоти, которым он пронзал меня: с его лба градом катился пот, глаза превратились в два черных бездонных колодца, рот приоткрылся в немом крике. Я слегка повернула голову, чтобы посмотреть на Тею, задавленную на соседнем ложе ее собственным потным зверем. Она на мгновение открыла глаза, и наши взгляды встретились.
Наши тела извивались, а мы продолжали смотреть друг на друга. Затем мир вокруг ее лица приобрел прежние очертания и краски. И я увидела всего в паре шагов от себя ее бледное, полное ненависти лицо. Губы искусаны до крови, волосы спутаны и блестят от пота и серебряных цепочек, глаза широко раскрыты, словно под воздействием зелья. Я ненавидела ее, ненавидела лютой ненавистью, ответная ненависть читалась в ее глазах. Я ненавидела ее, пронзенную твердой мужской плотью, точно так же, как и я, и будь у нас такая возможность, мы бы вцепились друг другу в глотки. Придавленные мужскими телами, мы все-таки попытались дотянуться, чтобы выцарапать друг другу глаза. Ее пальцы впились в мои, пытаясь их переломать, я же вогнала ногти как можно глубже ей в руку, и все это время мы сверлили друг друга полными ненависти взглядами. Ее глаза — это последнее, что я видела, пока цвета не померкли в моем сознании, а им на смену пришла бездонная чернота.
— Мне снова дурно, — прошептала Кальпурния, шагая, пошатываясь, рядом с Марком, который поддерживал ее за плечо.
— В таком случае, пусть лучше тебя вырвет, — сказал он своей будущей невестке.
Кальпурния пошатнулась и схватилась за дверной косяк. Марк поддержал ее, не давая ей упасть, а в следующее мгновение ее вырвало.
— Ну вот, а теперь пойдем в атрий. Свежий воздух поможет тебе проветрить голову.
— Мне нужно домой.
— Сначала посиди.
Кальпурния, шатаясь, вышла в атрий и, тяжело опустившись на первую же скамью, обхватила руками голову. Марк подозвал раба, велел принести графин, и сунул ей в руку кубок.
— Пей.
— Я больше не хочу вина. Я не могу…
— Это вода, а не вино. Пей маленькими глотками.
Кальпурния повиновалась. Еще четыре часа назад это была здоровая, цветущая молодая женщина в новом голубом платье. Сейчас же ее было не узнать. Грязное, мятое платье, все в винных пятнах, волосы растрепаны по плечам, на одном ухе не хватает серьги. Кальпурния оглядела себя и, заметив следы рвоты на подоле платья, залилась краской стыда.