Павлин был бледен как полотно. В глазах его застыло выражение ужаса. Медленно, не сводя глаз с Домициана, Кальпурния протянула руку и потянула его за рукав. Двигаясь, словно кукла, он поднялся и поддержал Марка под плечо. И они двинулись прочь, вслед упирающемуся Виксу.
В триклинии остался один единственный человек.
Я.
Взгляд императора упал в мою сторону, и я поспешила принять на ложе соблазнительную позу. Спасибо всемилостивым богам, на мое платье не упало ни единой капли крови.
— По-моему, тебе полагается вознаграждение, — он подошел ближе, и в глазах его сверкнуло странное возбуждение. Даже то, что его пырнули ножом, ничуть не остудило в нем страсть. — За то, что сегодня произошло. Так что же это будет, Лепида?
— О, думаю, у тебя уже есть мысли по этому поводу, мой господин и бог. — Я соскользнула с ложа и, опустившись перед ним на колени, провела пальцем ему по ноге. — Ты ранен, позволь мне перевязать твои раны, господин и бог.
Я обернула его окровавленную ногу салфеткой, затем склонила голову и поцелуями убрала остатки крови с его лодыжки.
Он рывком поставил меня на ноги и впился в губы жадным поцелуем. Я прижалась к нему всем телом, чувствуя, как по моей спине пробежала приятная дрожь возбуждения.
— Да, — произнес он, словно что-то решив для себя. — Ты подойдешь. Иди ко мне.
И он взял меня здесь же, посреди залитого кровью триклиния.
Глава 28
Тея
Преторианцы бросили меня посреди грязного поля, засеянного репой, сразу за городскими стенами. То ли потому, что я была вся в крови и синяках, то ли они опасались, что я навлеку на них несчастье, а может потому, что холодный дождь остудил их похоть, но они не стали трогать бывшую любовницу императора, прежде чем оставить ее посреди грязи. Они просто столкнули меня с лошади и галопом ускакали прочь. Я осталась стоять, дрожа под проливным дождем.
Все мои кошмары оставили меня. Кроме одного.
Викс. Мой сын.
Это моя вина. Почему я не догадалась его где-то спрятать? Спрятать там, где ему бы ничего не угрожало.
Викс.
Я выпрямилась во весь рост и несколько мгновений стояла покачиваясь. Ощущение было такое, будто внутри меня разлит огонь. Суставы пальцев скрипели, как будто их изнутри посыпали песком. Из десятка ссадин сочилась кровь — смешиваясь со струями дождя, она прямо на глазах из красной становилась розовой.
Впрочем, с ложа Домициана я, случалось, вставала и в худшем виде. По крайней мере, сегодня мои ноги были в состоянии нести меня.
И я пошла. Спотыкаясь и пошатываясь по сколькому полю. Я шла до тех пор, пока дождь не прекратился и взошло бледное солнце. Я шла до тех пор, пока оно не встало точно над моей головой среди плывущих вдаль облаков, шла до тех пор, пока оно снова не начало клониться к закату. Тогда я прилегла в придорожной канаве. Когда холод сделался нестерпим, я вновь заставила себя подняться и побрела дальше. Люди, что попадались мне навстречу, отводили глаза в сторону, принимая меня за сумасшедшую.
Я сама не понимала, куда бреду, пока впереди, на фоне оранжевого неба, не замаячила знакомая крыша — вилла Флавии на окраине Тиволи.
Пошатываясь, я направилась по винограднику, и при каждом шаге виноградные листья задевали мое лицо, а острые шипы рвали на мне мое и без того рваное платье. Вскоре я увидела на пригорке хижину — круглую, точь-в-точь как в Бригантин.
Преодолев шестнадцать миль, я не нашла в себе сил, чтобы сделать последние шестнадцать шагов. Опустившись на четвереньки, я доползла до двери хижины и постучала.
— Викс, — прошептала я, обращаясь к босым ногам, которые вышли на мой стук. — Император схватил его.
Она сидела перед очагом, подобно тряпичной кукле, пока Арий смывал с ее лица корки грязи и запекшейся крови.
— Он схватил его, — раз за разом повторяла она. — Взял его себе, а меня вышвырнул.
Внутри Ария закипал гнев, но он постарался не дать ему выхода.
— А теперь покажи мне твои руки.
Три сломанных пальца. Арий наложил на них шины и перевязал — точно так же, как когда-то в гладиаторской казарме врач перевязывал его собственные, — а пока перевязывал, выслушал всю историю. Вернее, ее обрывки между приступами рыданий. Флавия. Хотя внутри него все холодело от ужаса при мысли, какая участь ждет его собственного сына, он не мог не ощутить горя по поводу смелой женщины, спасшей его из Колизея. Возможно, вскоре ее лишат жизни. И не станет той, которая, тихо напевая, сидела в залитом солнцем атрие, вышивая шаль, или смело шагала извилистыми коридорами в чреве Колизея, чтобы вырвать детей из пасти смерти. Флавия — та, что дала ему кров и подшучивала над ним за то, что он загубил ее виноградники. Преторианцы уже обыскали виллу — утром того дня, когда Тея добрела сюда, однако так и не заглянули в виноградники, и Арий не стал придавать особого значения их приходу.