Он почувствовал, как тело ее вновь напряглось, однако стоило ему отстраниться от нее, как она вновь изо всех сил прижалась к нему. И тогда он поцеловал ее снова, нежно и ласково, затем коснулся губами рубцов на шее, оставленных императорским ошейником, а затем белого шрама под грудью — одному из бесчисленных следов императорских забав. После чего осторожно стащил ей через голову тунику и принялся ласкать ее обнаженное тело, ее нежное, покрытое шрамами тело, ласкать и оплакивать одновременно. Пальцами и губами он разглаживал ее рубцы, щедро даря ей свое мускулистое, крепкое, загорелое тело, как когда-то она со всей щедростью дарила ему свое.
Тея закрыла глаза, чувствуя, как в ней нарастает волна наслаждения, и он воззвал к ней, воззвал со всем красноречием своего естества, на какое был неспособен его голос, лишь бы только она поняла, лишь бы только ее упрямый разум понял, как сильно он ее любит. И, похоже, она услышала этот его немой зов, потому что губы ее ответили на его поцелуй, а руки сомкнулись вокруг шеи, и каждая косточка в его теле негромко запела, запела от радости и счастья. Они так и уснули, не расплетая объятий и так и не проронив ни слова.
…Весталки подняли окровавленное покрывало и положили его на алтарь.
ЧАСТЬ 5
ЮЛИЯ. В ПОСЛЕДНЕМ ХРАМЕ
Она такая небольшая, эта гробница, эта подземная камера. При желании я, даже не вставая с табурета, могу дотянуться до всех четырех стен. У меня есть свеча, но ее пламя горит неярко, потому что свече, как и человеку, для жизни нужен воздух, а воздуха с каждой минутой здесь становится все меньше и меньше.
Я сидела в мерцающей полутьме и улыбалась.
Веста, спасибо тебе. Я благодарна тебя за многое. За то, что ты позволила мне служить тебе. За мужчину, который полюбил меня. За мужество, которое ты вселила в меня ради спасения сестры. За твой дар, благодаря которому удалось спасти жизнь ее сыну.
Спасибо тебе за жизнь, которая прожита не зря.
Я наклоняюсь и задуваю свечу.
Веста, богиня домашнего очага…
Это ты?
Я не предполагала, что ты так прекрасна, Веста.
Глава 30
— Вкусно, — лениво произнесла я. — И что это?
— Сок одного цветка, — ответил мой возлюбленный-император. Он взял из моих ослабевших рук кубок, и в его глазах я прочла блеск возбуждения.
Ну кто бы мог подумать, что цветочный сок, подмешанный в старое фалернское вино, способен вызвать такое приятное, расслабляющее опьянение! Я устало смежила веки. Пусть император делает все, что хочет, с моим безвольным, безропотным телом. Надо сказать, вкусы у него весьма необычные, но нет ничего такого, к чему нельзя привыкнуть. Что со временем не стало бы источником приятного возбуждения.
Быть возлюбленной самого императора! Уже одно это возбуждает!
Последние три месяца превзошли все мои мечтания. Рукоплескания. Власть. Люди, склоняющие в поклоне головы, когда я гордо прохожу мимо. Люди, униженно умоляющие меня замолвить за них перед императором словечко. Власть, тысячу раз помноженная на власть. Теперь я хозяйка Рима!
Что же касается Домициана… скажу честно, мне не совсем понятно, откуда берутся все эти черные слухи. Да, он мужчина. Вспыльчив, порывист, непредсказуем, но всего лишь мужчина. Я же умею ими помыкать с четырнадцати лет. И какая разница, император он или нет, я никогда не позволю любовнику уверовать в то, что принадлежу лишь ему. Иногда, когда ко мне в дверь стучал императорский вольноотпущенник, я говорила ему, что меня «нет дома». Иногда намекала, что у меня якобы назначено свидание с кем-то другим. Иногда в порыве обожания бросалась к ногам Домициана, иногда загадочно улыбалась. Лишь бы он не утратил своего интереса ко мне.
— Прикройся, — бросил он мне, устало отстраняясь от меня. — А то ты похожа на шлюху.
Он уже потянулся к своим свиткам и восковым табличкам. Я томно подняла руку и спрятала тело под складками шелка.
— Кстати, — произнесла я как бы невзначай, — ты действительно должен что-то сделать с этим своим астрологом. Он совершенный грубиян. Я трижды просила его составить мне гороскоп, и он трижды оставлял без внимания мою просьбу.
— Он видит будущее столь же четко и ясно, как мы все видим свое прошлое, — ответил мой возлюбленный, даже не оторвав глаз от свитков. — Такой глаз, как у него, стоит всего золота Египта!