Я решила сменить тему разговора.
— Скажи, цезарь, ты скоро вернешься в Рим?
— Нет, лишь в Тиволи, следующим летом.
— И когда ты покинешь Брундизий?
— Зачем тебе это знать? — Он пристально посмотрел на меня, продолжая затачивать перо. — Хочешь от меня избавиться?
— Нет, я просто хотела бы избавиться от всех этих сикофантов в моей гостиной. Только сегодня утром через нее прошел настоящий их поток, и все как один хотели, чтобы я их выслушала. Сенаторы, которые желали бы видеть себя губернаторами провинций либо просили должности для своих сыновей. Поэты, которые сочиняют мне стихи, в надежде, что я их исполню. Старые солдаты, мечтающие получить место в дворцовой гвардии, и даже юноши, которые по молодости лет наивно считают, что нет подвига доблестнее, нежели украсть у императора его любовницу. Если ты думаешь, что мне нравиться вечно быть в центре всеобщего внимания, то уверяю тебя, нет ничего более тоскливого и утомительного. Я бы даже сказала, что это слегка печально. Ловить на себе эти жадные взгляды. Нет, это не по мне.
— Не переживай, — ответил Домициан, прерывая мои излияния. — Как только ты мне наскучишь, сикофантов словно ветром сдует. Полагаю, ты не слишком обрадуешься, когда для тебя настанет этот день.
— Отчего же?
— Когда-то я ценил в женщинах честность. Боюсь, настало время пересмотреть это свое мнение.
— Мне уйти, цезарь?
— Нет. — Он резко приблизил кончик пера к моему лбу, затем обвел им контуры моего носа, моих губ. — Иди ко мне.
Как любовник он был резок и чужд всякой чувствительности. До сих пор я не заметила за ним никаких извращенных потребностей. Более того, у него была единственная просьба: «Будь добра, только не изображай экстаз. Меня это отвлекает». Он был полноват, однако подвижен, грудь его поросла упругими завитками седых волос — в общем, для своих сорока лет он был еще полон сил. В постели большинство мужчин кажутся мне полными ничтожествами. О Домициане я такого сказать не могла.
Наконец он отпустил меня, и я потянулась за туникой.
— Скоро начнет светать, — сказала я. — Мне пора.
Домициан откинулся на подушку. Взгляд его оставался непроницаем.
— Верно, пора.
Я была певицей и потому привыкла читать мысли аудитории. А до этого я была шлюхой и умела читать мысли мужчин. Однако я смотрела на Домициана, и не имела ни малейшего представления о том, о чем он думает. Мне доводилось видеть, как он равнодушным росчерком пера подписывал смертные приговоры. Мне доводилось видеть, как он, запрокинув голову, усмехался какой-то неожиданной шутке. Я делила с ним ложе, я заглядывала в черные глаза, что смотрели на меня с другой подушки, и понимала, что ничего не знаю о нем.
Я завязала сандалии, взяла лиру и выскользнула в коридор. За моей спиной тени, отбрасываемые лампой, нарисовали на стене резко очерченный нос и полуопущенные веки, скрывавшие под собой пронзительные Домициановы глаза. «Постельная борьба», как он, бывая в шутливом настроении, называл то, чем мы занимались в постели, была окончена. Его внимание было полностью сосредоточено на свитках.
Было ли с ним легко? Нет. Нравился ли он мне. Наверно, тоже нет.
По крайней мере, с ним не было скучно.
Меня редко вызывали во дворец утром, однако когда после завтрака в дверь моей комнаты постучал вольноотпущенник, я не стала вступать в пререкания. К моему великому удивлению во дворце меня провели не в опочивальню, а в библиотеку, где мой высокородный любовник сидел за столом, наполовину скрытый от меня горой документов.
— Входи, — бросил он мне, скрепляя императорской печатью какой-то документ. — И закрой дверь.
Разговор, который за этим последовал, был коротким и деловым, что не мешало ему стать для меня потрясением. Когда вольноотпущенник проводил меня за дверь, на губах его играла усмешка, и я была готова поспорить, что весь Брундизий вскоре будет перешептываться о том, что император наконец-то заплатил своей шлюхе отступные. Впрочем, что еще ожидать от какой-то там певички, да к тому же еврейки? Шагая через атрий, я прикрыла лицо покрывалом, и передо мной расступалась толпа рабов и всевозможных прихлебателей, каких всегда было полно во дворце. Но тут меня поджидало второе потрясение, и я, можно сказать, столкнулась с ним нос к носу. Оно предстало передо мной в шелковых одеждах и источало крепкий запах мускуса.
— Смотри, куда идешь! — Она грубо оттолкнула меня и прошла мимо.