Слова Алана убедили Франку, но она все же испытывала какое-то глупое и неприятное чувство, и изо всех сил пыталась отогнать его от себя. Может быть, она чувствует себя такой несчастной только из-за того, что не приняла таблетку.
— Ну, хорошо, едем, — сказала она и встала.
К маленькому кафе в гавани примыкала терраса, расположенная над самой водой. Пол, сколоченный из грубо оструганных досок, простые деревянные столы и стулья, потрепанные ветром и выгоревшие на солнце зонтики.
Здание кафе стояло так, что закрывало веранду от всякого ветра, и на ней было очень жарко.
Беатрис давно уже сняла куртку, а теперь стянула через голову и свитер. Под свитером была белая футболка, на груди которой была изображена лошадиная голова. Беатрис попыталась обеими руками кое-как пригладить растрепавшиеся волосы.
— Господи, кто бы мог подумать, что сегодня будет такая жара!
Жюльен посмотрел на нее и улыбнулся.
— Беатрис, я сейчас скажу тебе избитый комплимент, но, знаешь, ты совсем не изменилась. Конечно, ты стала старше, так же, как и я. Но твои движения, твоя улыбка, поворот головы… все это осталось прежним. В твоем облике нет ничего старушечьего. Ты осталась той же юной девочкой, которая сидела со мной на чердаке в Ле-Вариуфе и читала Виктора Гюго.
— Ты преувеличиваешь, — возразила Беатрис, — между мной и той девочкой — световые годы. Больше того, целая жизнь.
— Ты с тех пор перечитывала историю звонаря Собора Парижской Богоматери?
Она посмотрела на него, раздумывая, в какой степени можно продемонстрировать ему свою сентиментальность.
— Я часто ее перечитывала, — сказала она наконец, — и каждый раз она вызывала у меня массу воспоминаний. Наверное, с возрастом человек начинает находить в воспоминаниях все больше и больше удовольствия.
— Я тоже часто перечитывал эту книгу и каждый раз вспоминал о нас с тобой, — он вытащил из коробки сигару и протянул ее Беатрис, но она в ответ покачала головой. Она никогда не любила сигары.
— Оглядываясь назад, видишь многие вещи в ином свете, — снова заговорил он, — для меня те времена все больше и больше затягиваются романтической дымкой, и мне приходится каждый раз напоминать себе, что они были далеко не прекрасны. Они были жестокими и опасными, а я был в полном отчаянии. Нацисты украли у меня лучшие годы жизни. Я сидел на чердаке, смотрел сквозь слуховое окно на синее небо и был готов выть, проклиная судьбу. Но ты и так это знаешь. Я тогда постоянно жаловался тебе на судьбу.
— Думаю, однако, что понятием «судьба» ты только что воспользовался по праву, — сказала Беатрис. — Такова была наша судьба. Твоя и моя. Мы не должны запрещать себе видеть в ней романтическую сторону. Это значит, что мы приняли то, что было нам суждено, что мы примирились с этим. И это хорошо. Все иное привело бы нас к озлобленности, сделало бы жертвами болезней.
На мгновение Жюльен оторопел, потом рассмеялся.
— Ты всегда была изумительно практична. Мы стали бы жертвами болезней! Не знаю никакой другой женщины, способной на такие ассоциации.
Она помешала ложечкой в чашке. Она продолжала напряженно, как и в начале их встречи, всматриваться в Жюльена. Ему скоро восемьдесят, но она бы дала ему не больше семидесяти. Все, что он говорил о живости ее движений, с полным правом можно было бы сказать и о нем. Он не производил впечатления старика. Его некогда темные волосы стали седыми, гладкое юношеское лицо покрылось морщинами, но глаза остались ясными, блестящими и острыми.
Он рассказал ей, что развелся с Сюзанной, развелся давно, еще в шестидесятые годы, а потом был женат дважды. Со второй женой он развелся в семидесятые, а третья жена умерла от рака в 1992 году.
— С ней я был по-настоящему счастлив, — убежденно произнес он, — у нас было полное взаимопонимание, мы не стесняли свободу друг друга. Наверное, все дело в том, что мы оба были уже не молоды, были уже зрелыми людьми. Она не пыталась меня перевоспитать, а я перестал оглядываться на других женщин. В какой-то момент жизни это становится смешным, ты не находишь? Во всяком случае, когда в волосах появляется седина. Мне это стало не нужно. У меня было ощущение, что я возместил потери упущенных лет — если вообще можно так говорить. Каждая пора жизни имеет свои особенности, каждая невосполнима и неповторима.
Только теперь, спустя несколько часов после того, как они столкнулись на набережной и, не веря своим глазам, уставились друг на друга, он спросил: