Я засмеялась. Шутя, он опрокинул меня на спину. Брови его нахмурились.
— Ну, а теперь скажи, почему ты грустила, cara.
Глаза у меня широко раскрылись от удивления.
— Но с чего вы…
— Не надо выдумывать, дорогая. Что там еще случилось? Это из-за отца? Он заставил тебя мучиться?
Какой-то миг я молчала, а потом, потрясенная, подалась к нему, с силой обняла, прижимаясь к его груди.
— Ах, какой же вы необыкновенный, Александр! Откуда только вы все знаете?
— Я изучил вас.
— И я рада этому, мой дорогой! Я рада потому, что обо всем могу рассказать вам, и знаю, что вы меня поймете.
Пока я медленно и подробно рассказывала о своем споре с отцом, о намерении принца увезти Жана, он сидел, прижимая меня к себе, и моя голова покоилась у него на груди. Я слышала биение его сердца. Когда я закончила, он молчал. Я подождала еще несколько секунд и спросила:
— Ну, так что же вы думаете? Скажите!
— Скажите сперва вы свое мнение, моя милая.
— Но мне кажется, я уже все сказала!
— Нет. Вы, вероятно, и после размолвки много об этом думали. Так что же вы решили — скажите честно!
Было трудно высказать то, что теплилось пока лишь у меня в подсознании. Признаться в этом — это словно потерять чуточку гордости… Но я все же решилась, проговорив в полной растерянности:
— Похоже, Александр, я согласна…
— С чем?
— С тем, что была чуть-чуть эгоистична.
Тогда, прервав меня, заговорил он. Он сказал мне, что то, что случилось, — вполне закономерно. Рано или поздно Жан вырастет. Рано или поздно ему захочется покинуть Белые Липы и начать свою жизнь, ибо у каждого человека своя судьба и свой выбор. Следует смириться с тем, что я не смогу все время держать сына при себе.
Честно говоря, если бы я не знала Александра, то заподозрила бы, что он просто-напросто хочет отделаться от Жана. Но мне была известна дружба между Жаном и отчимом. Поэтому я лишь жалобно возразила:
— Да, конечно, вы правы. Но ему только десять лет! Не слишком ли рано отпускать его?
— Вероятно, следует судить по тому, что хочет он сам. Если ему не терпится отправиться странствовать и узнавать жизнь — этим все сказано. Да и вы сами знаете, как ему не нравится коллеж.
Это было справедливо. От учебы в коллеже Жан не в восторге. Мы даже ссорились с ним по этому поводу, мне приходилось не раз его наказывать, но это мало помогало. Обиженный на меня, обозленный, он не раз заявлял, что когда станет взрослым и сильным, то уедет, и никто не заставит его учиться «в этом чертовом коллеже». И Марк, и Ренцо тоже говорили так: «Этот чертов коллеж».
— А Ренцо? — спросила я.
— Что — Ренцо?
— Я обещала Джакомо и Стефании, что он будет другом моего сына, что он получит все то, что и Жан.
— Они вряд ли отпустят куда-нибудь Ренцо, — произнес Александр весьма равнодушно. — Я уверен, что они предпочли бы для него коллеж.
— Ах, Боже мой, — прошептала я, уже забывая о Ренцо. — Неужели вы думаете, что мне будет легко расстаться с мальчиком! Ведь он мой сын!
— Дорогая, у вас есть теперь и другой сын. У вас есть маленькие дочери. При всем желании вы не смогли бы уделять Жану столько времени, сколько хотели бы. А если появятся еще дети?
Я откинула волосы с лица. Да, вероятно, он прав… Но только как же трудно смириться с его правотой!
— Я буду страдать, — прошептала я едва слышно.
— Вы будете гордиться. Жана пора выводить в свет. Он будет писать вам. Принц расскажет вам о его успехах… Я думаю, вы никогда не пожалеете о том, что отпустили его. Если только действительно желаете ему добра.
Я молчала. Учеба в Итоне… В Виндзоре, близ Лондона. Кто знает, как отнесутся к этому во Франции, не зачислят ли Жана в списки эмигрантов — такое вполне возможно. Если это случится, он станет иностранцем у себя на родине. Да и сможет ли он приезжать сюда? Если и сможет, то с трудностями. Кроме того, я не хотела бы, чтобы мой сын находился на английской военной службе.
— Он и не будет находиться, — сказал Александр, когда я рассказала ему о своих опасениях. — В крайнем случае он будет зачислен в свиту военных при графе д’Артуа.
— Вы… вы думаете, что принц крови возьмет к себе Жана?
— А почему бы нет?
— Но ведь вы сами помните… как мы… то есть вы поступили с принцем.
— Уверяю вас, это уже забыто. Принц давно уже не страдает. Да и вообще, мне кажется, что на вас он не может сердиться долго. У него с вами связаны слишком приятные воспоминания.
Голос герцога звучал напряженно. Я опустила голову, не совсем понимая, что он хочет этим сказать и уж не упрекает ли он меня. Но он не упрекал. Он произнес — уже вполне обычно: