Атос опорожнил кружку, пригубил воды из стакана, надкусил хлеб, отгрыз кусок яблока, поперхнулся им, сказал «тысяча чертей», и швырнул яблоко в огонь, при этом умудряясь не потерять ни капли величия, будто не пил, ел и кидал в огонь фрукт, а совершал жертвоприношение какому-то языческому божеству.
- Что же вы намереваетесь делать? - спросил Портос, чувствуя себя бесполезным. - Спать, - сказал Атос. - На стуле?
Атос кивнул.
Не ожидая следующего знака, Гримо стянул с господина ботфорты, притащил со второго этажа одеяло и накрыл им хозяина. Атос вытянул и скрестил ноги, принимая настолько расслабленную позу, насколько это позволял стул.
- Что же делать мне? - спросил ответственный Портос. - Вы тоже идите спать, друг мой, - посоветовал Атос. - У вас наверху? - плохо скрываемая надежда просквозила в голосе Портоса. - Располагайтесь, где вам удобно.
Окинув взглядом опочивальню, Портос убедился в том, что Атос по-прежнему сидит на стуле, Гримо стоит в углу, а мадам Лажар удивительным образом притихла и стала дышать ровнее. Сия картина его удовлетворила, поэтому он тоже кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.
Но через мгновение многострадальная дверь снова с грохотом распахнулась и предъявила обескураженного Портоса.
- Где он?! - Кто? - вынужден был спросить Атос. - Священник, отец Виктор, он только что стоял тут! - Портос указал на пустое место посреди комнаты.
Атос пожал плечами. Священник словно растворился в воздухе и след его простыл. Глаза Портоса в этот момент походили на два фонаря, которых так не хватало зимними ночами на улице Феру.
- Должно быть, он ушел вместе с Арамисом, - успокаивая самого себя, Портос пытался подыскать рациональное толкование необъяснимому явлению. - Да, несомненно, он вышел с Арамисом, а я не заметил.
Несколько придя в себя, Портос снова кивнул и снова вышел. Гримо, закутавшись в плащ, как верный пес растянулся на полу по ту сторону двери спальни мадам Лажар.
Атос в самом деле попытался заснуть - не столько от того, что испытывал надобность в сне, сколько потому что понимал, что если не поспит хоть пару часов, он окончательно потеряет рассудок. Сердце нещадно кололо. Он отчетливо слышал пульсацию собственной крови в ушах, и этот размеренный однообразный шум несколько успокоил его. Но сон не шел. Видения, одно кошмарнее другого, рисовались воображению. Кара господня, ниспосланная слепцу.
Что хуже? - подумалось Атосу. - Узнать, что любимая женщина - клейменная преступница и неудачно казнить ее, или выяснить, что другая женщина, безразличная тебе, пожертвовала ради тебя своей жизнью; впервые посмотреть на нее открытыми глазами, и, увидев ее лицо, изуродованное по твоей же беспечности, утратить ее, не искупив свою пред ней вину?
Для него не существовало покаяния. Ни в первом случае, ни во втором.
Лучше было отбросить эти мысли, но хуже всего Атосу удавалось не думать. В самом деле, потерять рассудок было куда проще. Атос дошел до грани, он и это отчетливо понимал - еще один шаг по веревке над пропастью и его поглотит бездна.
Он обратил взор на женщину на постели. Белое покрывало размеренно вздымалось не ее груди. Покрытый испариной лоб был высок. Тонкие руки, слегка огрубевшие от шитья и домашних работ, не потеряли еще изящности. Ярко выраженные лунки на ногтях. Кисти ее были узки, и если смотреть только на форму кистей, действительно можно было бы предположить, что она принадлежит к сословию более высокому, чем-то, в котором родилась и коротала свой безрадостный век. Кожа ее была смугловатой, но чистой - время тронуло ее намечающимися морщинами, пока еще не определив окончательно их дорожную карту.
Эта женщина была наделена той редкой и неуловимой красотой, что не осознает саму себя. Атос невольно улыбнулся и неожиданное тепло, давно забытое, коснулось его груди. Ее непременно называли бы красавицей, родись она в замке или в особняке, а не в ... Где она родилась? Впрочем, осознав свою красоту, она немедленно бы ее утратила. Несмотря на ужасную отметину, перекосившую лицо, черты его были преисполнены неземным покоем, доступным лишь святым и умирающим. Атосу пришлось признать, что он ничего не знал об этой женщине, хотя прожил под ее крышей полгода.
Он перевел взгляд от женщины на ее жилище. Простое и скромное убранство - ничего лишнего - зато опрятное. Два деревянных стула. Маленький столик у стены. На каменном очаге - глиняная ваза. Должно быть, весной в ней стояли цветы - ромашки, незабудки или ветвь шиповника. Скромные радости от природы, если неоткуда больше их ждать. Небольшой сундук. Плетеная корзина с шитьем, а над ней - шерстяная накидка на гвозде. Метла в углу. Безупречно чистая циновка на выдраенном полу. Деревянное распятие над изголовьем грубо сколоченной кровати с выстиранным бельем. На прикроватной полке - майоликовая богородица, раскрашенная дешевой краской, кое-где потрескавшейся - единственный предмет, который хозяйка могла посчитать роскошью.