Но вернемся к нашим персонажам. Им было хорошо вместе. Хозяйка выздоравливала и набиралась сил. Рана на лице затягивалась, превращаясь в отвратительный рубец, но под взглядом постояльца хозяйка не испытывала смущения. Она могла быть собой, а красива она была или уродлива - в глазах Атоса это не имело никакого значения.
Постоялец ухаживал за хозяйкой лучше любой сиделки, а поскольку данное повествование отчаянно пытается держаться в рамках условностей авантюрного романа девятнадцатого столетия, автор, кем бы он ни был, попросит у читателя отложить на время свое недоверие и сомнения, касающиеся тех, порою низменных и нелитературных функций, которые исполняет сиделка при больном. Одухотворенность текста должна помочь в этом читателю, надеется автор, кем бы он ни был.
Гримо приготовил обед из последних припасов в погребе, и через некоторое время хозяйка могла уже сидеть в постели, глядя на постояльца не снизу вверх, а глаза в глаза. Она больше не боялась его, не раболепствовала и не просила прощения. Она не могла бы с точностью сказать, что именно испытывала к этому человеку. Она любила его, несомненно, но чувство, которое крепло и росло в ней с каждым утекавшим из-под пальцев мгновением, было больше, чем любовь женщины к мужчине. Постоялец был ее кровным братом, он стал ей другом и напарником, его заботливость и предупредительность напоминали отцовскую, он был предан ей, а она - ему. Она испытывала благодарность, и то щемящее чувство восхищения не только другим, но и собой. Чувство, что просыпается в нас, когда мы замечаем изменения в другом, вызванные переменами в нас самих. Когда в обоюдной связи запускается подобное колесо внутренних перемен, тот, с кем мы меняемся вместе, с кем вместе растем, необходим нам не только как двигатель, но и как свидетель. В этом колесе, созданном из связи, которая воссоздает саму себя, и завертелись хозяйка и постоялец. Рассекая волны, они неслись по реке безвременья. Впрочем, это и есть любовь.
Не разлучаясь, провели хозяйка и постоялец отпущенные им милостью отца Виктора часы, и оба не могли бы с точностью сказать, сколько времени прошло с тех пор, как Арамис умчался в Ла-Рошель. Некоторые повествования отличаются хронологической неточностью, и именно благодаря ей, некоторым персонажам удается урвать чуть больше покоя, чем изначально намеревался выделить им Творец. Автор, кем бы он ни был, желает заметить, что именно об этом явлении напишет три столетия спустя патриарх Михаил, не имеющий к данному повествованию никакого прямого отношения, а некоторое косвенное.
Атос говорил мало. Казалось, все его слова иссякли после последних тирад. Хозяйке тоже нечего было больше сказать, после того как она отдала постояльцу все свои слова. Слова важны, но только тогда, когда молчит сердце. Хозяйке и постояльцу не нужно было говорить о том, что они страшатся разлуки и того, что неизбежно наступит, когда Творец, наконец, обратит на них свой рассеянный взор.
Что с ними случится? Ничего страшного - они лишь вернутся туда, откуда начинали свой путь. Но если у разных путей одна и та же точка отсчета, кто же помешает им в дальнейшем выбрать тот самый путь, который они уже однажды избрали? Они не уповали на милость Творца, лишь на свою собственную свободу воли. Утешение небольшое, но все же чего-то стоящее. А это немало.
Хотя он прочел всего двадцать шесть глав, Атос прекрасно понимал, что уготованная ему Творцом судьба оставляет желать лучшего, но смиряться с нею пока не собирался. Как будет он бороться с Творцом, Атос не знал, но он собирался сделать все, что он него зависело, чтобы не превратиться в тот персонаж, которого замыслил Создатель - в того, кем он сам почти уже стал несколько дней назад. Да, тот персонаж был по-своему привлекателен в глазах других, но восхищение, которое вызывал он у своих собратьев по повествованию, оплачивалось внутренней опустошенностью. Атосу вовсе не хотелось оказаться ходячей статуей, лишенной внутреннего тепла. Лучше бы он не читал тех глав, никому не следует подглядывать под плащаницу Творца. Но не прочти он их, он бы неизбежно стал той самой статуей.
При этом его решению сопутствовала легкая грусть - Атосу все же хотелось, чтобы апрель наступил, и чтобы еще один человек, который однажды поможет ему противостоять своей судьбе и личности, вошел в его жизнь.
Об этих парадоксах лучше было не думать, но хуже всего Атосу удавалось отделаться от собственных мыслей. Пить ему больше не хотелось, и он находил забвение в глазах хозяйки. Она осталась верна своему намерению оберегать постояльца от самого себя. Она знала и помнила его таким, каким он мог бы стать, не будь этих проклятых глав.