- Мой ли это сюжет, отец мой, спрашиваю перед лицом суда? - Ваш. - Вручаю его в руки ваши.
И рукопись, будто сама судьба ее, легла на открытые ладони отца Сандро.
- Не... не... связать ли нам ее? - шепнул Портос Арамису, - или не послать ли... С ума ведь сошла, ведь сошла? Сошла? - Н-нет, это, может быть, не совсем сумасшествие, - прошептал дрожащий Арамис, не в силах отвести глаз своих от парящей в воздухе хозяйки. - Отец мой, первоисточники не интересны никому, кроме нас да вас самого. Начните же сначала, так, как собирались. Разорвите первоисточники, сожгите черновики. - Рукописи не горят! - вскричал Атос. - Горят, еще как горят, господин мушкетер! - крикнул брат Огюст.
Не дав никому опомниться, он схватил каминные щипцы, разгреб два тлевшие полена, и чуть только вспыхнул огонь, вырвал бумаги из рук отца Сандро и швырнул их в пламя.
Все ахнули; многие даже перекрестились.
Атос бросился к очагу, но пламя взметнулось и поглотило страницы быстрее, чем кнопка «делит» вымарывает отчаянные поступки, несдержанные порывы и даже фразы пришедшего в этот критический момент автору на помощь самого иерарха Федора, бессовестно отредактированные транслитом.
Безумная улыбка бродила на бледном, как платок, лице Атоса. Правда, он не мог отвести глаз от огня, от затлевшей рукописи; но, казалось, что-то новое вошло ему в душу; как будто он поклялся выдержать пытку; он не двигался с места; через несколько мгновений всем стало ясно, что он от своего не отступит. Атос прижал руку ко лбу, словно пытаясь охладить горячечные мысли. Будто приняв бесповоротное решение, которое не сожжешь потом и не перепишешь, он обернулся к хозяйке.
- Вы сейчас загубить себя хотели, безвозвратно, а вы ни в чем не виноваты. Быть не может, чтобы ваша жизнь совсем уже погибла. - Вполне вероятно, - сказал брат Огюст, презрительно глядя на огонь, - что именно безвозвратно и погибла.
Хозяйка же не могла уже ничего сказать, ибо у нее более не было голоса. Лишь бесплотный дух в ночной рубашке парил над землей.
Это мрачное видение настолько расстроило Атоса, что он выглядел постаревшим лет на двадцать. Теперь он повернулся к отцу Сандро, который все это время сохранял столь же недовольное выражение лица, какое появлялось у него, когда речь заходила об отце Оноре и прочих коллегах. Но тут взор отца Сандро обратился к Атосу и он немедленно позабыл обо всех низменных и презренных чувствах, ибо благородство Атоса приковало его взгляд, пробуждая силу духа и вдохновение Творца.
- О чём вы грезите, монсеньор? Спуститесь-ка пониже! - вырвал его из мечтаний Атос. - Вам хорошо смотреть с надзвёздной вышины! Вы загубили личность и голос, но я по-прежнему требую эту строчку, - сказал он, смертельно бледный и величественный, как статуя Командора.
- Да сколько можно твердить одно и то же! - рассвирепел брат Огюст, ударяя щипцами об стену. - Не будет строчки для вашей хозяйки, приговор был вынесен! Жертва принесена! Черт вас подери, рыба-молот проглотила вашу строчку на тридцать седьмой параллели южной широты!
Но слова семинариста для Атоса были тем же, что мелкие рыбешки, проплывающие у борта трехмачтовой шхуны. Он смотрел лишь на своего Творца.
- Тут еще есть какие-то обрывки, - внезапно сказал Портос, нагибаясь к тлеющим бумагам.
Вынутые из камина клочки были наполовину уничтожены. Из почти сгоревших строк можно было разобрать лишь немногие слова. Арамис стал исследовать эти клочки. Он поворачивал их, смотрел на свет, разглядывал каждую буковку, которую пощадил огонь.
- Здесь можно различить еще кое-какие слова. - Но, по крайней мере, в этих-то словах еще же можно уловить какой-то смысл? - с надеждой спросил Портос. - Трудно сказать что-нибудь определенное на этот счет, дорогой мой: уцелевших слов очень немного. - Да, смысла здесь маловато, - с разочарованным видом проговорил Портос. - Как бы то ни было, - заметил Арамис, - ясно, что это французский язык. - В этом нет никакого сомнения, - отозвался Портос, - слова «имя», «смерть» и «любовь» уцелели. Ну вот, уже кое-что мы знаем! - Портос с радостной надеждой посмотрел на Арамиса. - Слишком мало, - печально вздохнул Арамис, глядя на парящий призрак. - Это мог написать кто угодно и когда угодно. Простите нас, сударыня, как мы прощаем должникам своим. И вы, Атос, простите нас, перед лицом суда.
Но Атос не слышал никого и ничего не видел.
- Отец мой, - произнес он своим глубоким мягким бархатным голосом, - выслушайте меня. - Господин граф, я отдал вам все свое время.