Проклятьем прозвучали справедливые слова, острее лезвия кинжала вонзили истину в душевные врата. Дохнула ветром глубина земная. Пустыня скорби вспыхнула кругом, багровым блеском чувства ослепляя. И комната расширилась, теряя границы, потолок и очертанья стен. В безвременье готова раствориться, летела комната от улицы Феру через сюжеты все и все преданья, все дальше, дальше... где же ты, апрель?
Скромности и простой человеческой ограниченности - вот чего не хватало Атосу. Ведь если бы был он наделен этими качествами, разве казнил бы себя в течение стольких лет этот человек, ни в чем не знавший отказа, за одну-единственную ошибку?
Силой не возьмешь Творца. Словом не возьмешь. Лишь голосом тонкой тишины.
- Отец мой, - произнес Атос полушепотом, глядя в глаза Творцу, - я прошу, я умоляю вас - оставьте хозяйке с улицы Феру строчку на страницах вашего повествования. Я прошу вас об этом, потому что вы великий Творец, и каждое слово ваше возвеличивает того, о ком сказано. Даже если это всего лишь одно слово. - Милый мой, - сказал отец Сандро с огромной болью, ибо боль Атоса была его собственной. - Пред ликом правосудия я вынужден сообщить вам, что каждая жертва выкупается жертвой. А я не смею просить вас о жертве. Вы и так слишком много страдали. - Пустяки, - сказал Атос. - Не существует жертвы, которую не смыли бы пять бутылок бургундского. Говорите, монсеньор, чего вы требуете от меня? - Нет, - содрогнулся отец Сандро, - правосудие ничего не требует от вас, сын мой. Вы апеллируете к высшей инстанции, а этот Страшный Суд не подвластен Творцу, а только Господу Богу. Лишь то, что вы готовы произвольно отдать за отмену приговора, будет рассмотрено Страшным Судом. - Превосходно. В таком случае, призывайте Страшный Суд, - как ни в чем не бывало заявил Атос. - Вы отдаете себе отчет в том, о чем просите? - спросил отец Сандро со страхом. - Не совсем, но это не имеет никакого значения, ибо я остаюсь верен своему слову и долгу. - О, боже мой, Атос! - любящий отец все еще пытался защитить любимого сына от самого себя. - Неужели вам недостаточно оставаться верным своему слову и долгу перед людьми?
- Вы, отец мой, спросили меня, отдаю ли я себе отчет в том, чего желаю, и я ответил вам: хоть и не вполне, но я не собираюсь изменять своему решению. Зачем же вы пытаетесь отговорить меня от того, что я уже решил? Пустая трата времени, а вам еще сегодня главу дописывать, двадцать седьмую. И хоть я ничего не смыслю в литературе, все же догадываюсь, что, по логике развития событий, эта глава обо мне. Вы приступите ко мне, как только этот суд, и так затянувшийся до бесконечности, завершится, и сможете делать со мной все, что пожелаете. Вершите же правосудие скорее и уходите работать. - Обращаетесь ли вы к высшей инстанции Страшного Суда, граф де Ла Фер? - спросил отец Сандро, вставая. - Так и есть, обращаюсь, - кивнул Атос. - Воля ваша! - прогремел отец Сандро.
Мрачные стены средневекового собора выросли вокруг присутствующих. Под деревянным готическим распятием отец Сандро стоял у главного алтаря, облаченный в красную сутану. От высоченных сводов веяло холодом веков.
- Зима близко, - поежился Портос. - Зима давно уже наступила, но после зимы наступает весна, - приободрил его Арамис. - Если следить за хронологией событий. - Запишите в судебном протоколе, - слова Творца гулко раздавались среди огромного нефа, - его сиятельство граф де Ла Фер апеллирует к Страшному Суду. Страшный Суд слушает вас. Что готовы отдать вы, граф де Ла Фер, искупив тем самым жертву, принесенную достопочтенной вдовой Мартой Лажар в чужой обители у алтаря четырех евангелистов, хранителей Слова?
Арамис подошел к Атосу и взял его за плечо.
- Друг мой, этого довольно. Ради всего святого, не произноси больше ни слова.
Даже Портос, обычно нечувствительный к намекам, понял, о чем предупреждал Создатель своего возлюбленного сына, этого Иосифа, несмотря ни на что, бывшего прекраснее других в глазах отца своего.
Испугался даже Гримо.
Любопытный читатель, должно быть, желает знать, что в это время происходило с мадам Лажар. Что ж, автор (а читатель уже знает, что автор - не кто попало) сообщит: даже если бы мадам Лажар все еще обладала правом голоса (что не являлось истинным положением вещей, ибо бесплотные духи не разговаривают), она бы ни слова сейчас не произнесла, потому что отчетливо понимала - в этот гекзаметр ей влезать ни в коем случае нельзя, ибо вершился Страшный Суд. Этот гекзаметр не принадлежал ей, как не принадлежит мне, автору, хоть я и не кто попало, право на графа де Ла Фер.