Рядом с еще несколькими трупами, в луже крови, под единственным зажженным на улице фонарем лежал бездыханный господин Атос. Рядом с ним валялись обломки шпаги. Ничего ужаснее я никогда прежде не видела. Впрочем, нет, я видела тело покойного Лажара, моего муженька, которого принес домой ночной патурль. К тому моменту он уже был покойным. Мой Лажар, я имею в виду, но не мой постоялец, храни его господь. Он-то еще был жив, как оказалось, когда я выбежала на улицу.
Господин Атос не шевелился, однако дышал. Лезвие шпаги проткнуло его плечо, вероятно, попав и в грудь. Я положила его безрассудную голову себе на колени и перевязла ему руку своим чепцом, чтобы вся кровь из господина Атоса, не дай бог, не вытекла. Но что еще я могла сделать? Только рыдать. Вот я и рыдала, а еще приговаривала: «Не умирайте, господин Атос, миленький, рано вам умирать, глупо это».
В тот день Гримо дома не было, не знаю даже почему. Ладно, господа шляются по улицам после комендантского часа, но зачем это слугам? И все же, несмотря на запретный час, по улицам шастал еще кое-кто. Счастливый случай принес на Феру местного кюре из Сен-Сюльпис, того самого отца Сандро, которому я исповедовалась, и ученика его, многообещающего студента богословской семинарии - отец Сандро представил меня ему однажды, не знаю, зачем - слава им обоим небесная. Втроем мы дотащили постяльца на третий этаж.
Семинарист помчался звать лекаря, покуда отец Сандро присматривал за господином Атосом, а я ему помогала, чем могла. Не скрою, что очень переживала - простыни стали красными от неостанавливающейся крови. Я уж было подумала, что пришло время господину Атосу исповедоваться, но тут вернулся молодой богослов с врачом, господином Нервалем. Ничего хорошего от этого господина Нерваля, по-моему, ждать не приходилось, ибо он сам казался полумертвым и выглядел так, будто семинарист, брат Огюст, только что собственноручно снял его с виселицы.
Прислуживая им, я все задавалась вопросом, куда подевались в самый важный момент господа Портос и Арамис, и почему оставили своего друга погибать в одиночестве. Господин Нерваль, несмотря на похоронный вид, заверил меня, что жизнь господина Атоса вне опасности, а священники на всякий случай обещали, что если постоялец, храни его господь, все же решит отдать богу душу, они найдут мне нового, и я ни в чем не буду испытывать нужды. Будто это меня заботило! Как можно было такое подумать? Да еще и священнослужителям! Они ушли, а тут и Гримо подоспел. Где он пропадал - добиться от него ответа не было никакой возможности. Я оставила господина Атоса на попечение слуги, а сама пошла спать.
Гиблое это дело, скажу я вам, пытаться заснуть, когда в вашем собственном доме лежит умирающий жилец. Никакого покоя от этих постояльцев не дождешься, поэтому, милые мои, вот мой вам совет: никогда не пускайте под крышу своего дома королевских мушкетеров, даже если они наобещают вам золотые горы и поклянутся честью в придачу. Люди они, несомненно, честные, тут уж ничего не попишешь, но голову забыли в местоположении, отличном от шеи.
Под утро двое других вояк все же явились, а вид их явно желал лучшего. Я не стану их описывать - вы сами можете себе вообразить, как выглядят двое молодцев после ночной пьянки, драки, ареста и побега. При этом я все же скажу, что выглядели они весьма удивленными, особенно господин Портос, который, когда удивлялся, делал очень круглые глаза, похожие на две полные луны.
Они спросили, куда подевалось тело господина Атоса. На что я ответила, что тело господина Атоса, вместе с его душой, в это самое время пребывает на третьем этаже. Господин Портос перекрестился, а господин Арамис заметил, что тело, пребывающее вместе с душой - добрый знак. Оба захотели немедленно убедиться в соседстве души и тела, но я стала им перечить, а этого они вовсе не любили, поэтому поцеловали мне руку по очереди и помчались на третий этаж.
Тут мне необходимо признаться: я пристрастилась к греху, в котором не раз исповедовалась отцу Сандро - я подслушивала господ мушкетеров. Надо сказать, что отец Сандро, странное дело, не укорял меня, и даже говорил, что, несмотря на расхожее убеждение, Церковью предписано подслушивать, ибо сказано в Евангелии от Матфея: «Кто имеет уши слышать, да слышит!». Хоть совесть и укоряла меня, я поверила своему духовнику, ведь он о совести знал гораздо больше моего.
Именно таким образом я услышала, как бессовестные господа мушлкетеры рассказывали господину Атосу о своем аресте и о побеге, а еще о том, что завтра им, несомненно, придется заявиться к господину де Тревилю, их капитану и начальнику, то бишь, чтобы дать отчет об их ночной выходке, поскольку король будет в бешенстве. Сам король, представьте себе! Не могли они, что ли, пожалеть господина Атоса хоть в смертный час? Можно подумать, что королю нечего было больше делать, кроме как гневаться на задир и забияк, которым не спалось по ночам. Лучше бы король, в самом деле, позаботился о фонарях на улице Феру, надавав по шее ленивым фонарщикам, которые вечно обделяли огнем наш квартал. Быть может, позаботься король об этих самых фонарях и фонарщиках, господа мушкетеры могли бы заметить, что на них нападают из-за угла, и никто бы не пострадал. С другой стороны, бдительность королевских мушкетеров вряд ли была усыплена недостатком света - скорее, переизбытком вина. Так что понятно, почему король был в бешенстве.