Но как только господин Арамис стараниями господ Атосa и Портоса превратился в искусного фехтовальщика, дела пошли гораздо хуже, поскольку оскорбленных достоинств теперь было не два, а целых три. Слишком часто отправлялись мушкетеры на дуэли. Не имело никакого значения, кому была брошена перчатка и кому было нанесено смертельное оскорбление - на пустыри и в монастырские дворики три товарища всегда ходили вместе, служа секундантами друг другу. И никоим образом не могло получиться так, чтобы дрался только один, а двое других стояли в стороне, сложа руки. Ничуть не бывало. Сложенных рук и в помине не было. Секунданты тоже дрались, и даже оказывались ранеными. Иди их всех потом лечи! Денег-то у них не было на лекарей. Какими судьбами никто из них за все эти годы не скончался от горячки, лихорадки или гангрены, одному богу известно.
А еще бывали походы неизвестно куда, в которых мушкетеры защищали французскую корону. Но это случалось изредка, потому что его величество, наверное, предпочитал красоваться с кортежем из мушкетеров в столице Франции, а не в каких-нибудь испанских или английских трущобах. Соколиную охоту он тоже любил, наш справедливый король, и на ней мушкетеры щеголяли голубыми плащами и пышными страусиными перьями. Должно быть, небеса были к ним благосклонны, не знаю даже, с какой стати.
С другой стороны, в период бесчисленных драк, дуэлей и стычек господин Атос отвлекался от глубокой и ничем не объяснимой своей печали, казался несколько менее подавленным и несколько более довольным бренным существованием. А это немало, скажу я вам. Если бы вы когда-нибудь видели господина Атоса в печали, вы бы поняли, почему я так говорю. С другой стороны, вам повезло, что вы этого не видели - берегите свои взоры и обращайте их на предметы более воодушевленные, таков мой совет.
Затем снова наступил период спокойствия. Надо полагать, по причине убиения всех нынешних врагов и устрашения всех будущих, дуэли для трех мушкетеров стали редкой роскошью. Думается мне, никто не желал связываться себе на погибель с тремя неразлучными головорезами. Слухи о них стали распространяться повсюду, сомнительная слава загремела по Парижу, и я, в самом деле, не могла решить, купаться ли мне в лучах их славы, или же, напротив, стыдиться ее. Сама по себе я не видела ничего достойного восхищения в проливании крови, ибо Священное Писание противилось такому делу.
Сомневаясь, в какое состояние привести душу, я посоветовалась с отцом Сандро. Чудаковатый кюре и на этот раз озадачил меня, сказав, что стоит, стоит искупаться в лучах славы, раз уж милостью создателя предоставлен мне такой случай, поскольку времена на дворе таковы, что доблесть, отвага и отсутствие щепетильности ныне в почете, а всех их без пролитой крови не бывает.
Единственный, кто соглашался со мною в вопросах кровопролитья, был кардинал и наш министр герцог де Ришелье. Вот кто знал толк в Священном Писании! Благодаря ему, как говорила молва, и был издан королем эдикт против дуэлей. Указ этот висел на всех площадях и на углах улиц:
«Так как нет ничего, что нарушало бы более святотатственным образом божеский закон, чем необузданная страсть к дуэлям, и нет ничего вреднее для сохранения и увеличения нашего государства, так как благодаря этому исступлению погибает большое количество нашего дворянства...», - вот какие мудрые слова были начертаны в том указе. Предложение было очень длинным, я не смогла запомнить его целиком.
Я уж было думала, что настал вечный покой, и возблагодарила Богородицу и кардинала, но не тут-то было. Потому что в апреле 1625 года у нас появился господин дʼАртаньян. Плохо это было или хорошо, я теперь не знаю. Плохо для меня, хорошо для господина Атоса. Так что судите сами, что хорошо, а что плохо.
Впрочем, и без господина дʼАртаньяна хватало бедствий. Таких, как эта самая стычка под окнами. Гвардейцы его высокопреосвященства, блюстители эдикта против дуэлей, преследовали мушкетеров за их благородное намерение истребить все французское дворянство во имя чести. И я даже не знаю, на какой из этих сторон лежала правда, потому что голова моя принадлежала красным плащам, а сердце - голубым. Но и отдав свою голову красным, я все же поступала так ради сердца. Как же противоречиво и сложно человеческое существо, даже если это всего лишь простая мещанка! И как же, в таком случае, тяжело живется на свете благородному дворянину, я и представить себе не могла. Вот поэтому я отчасти понимала глубокую печаль господина Атоса, хоть он мне ничего не докладывал. Но только отчасти понимала, и вовсе даже не всегда.