Тут господин Атос расхохотался, и я уже знала, что этот дикий хохот всю оставшуюся жизнь будет греметь в моих ушах.
- Воистину, никого смешнее меня нет и не было на свете! Если бы я знал, кого впускаю под свою крышу, я бы немедля раздавил вас как гнойный нарыв. Но имеющий глаза не увидит - только кромешная слепота, глухота, и столько жертв пожрала ваша ненасытная пасть, моя беспробудная глупость, что нет ни на этом свете, ни на том искупления вины, бывшей вашей, ставшей моей по собственному желанию! Будь я проклят! Тысячу раз проклят пусть будет тот день, в котором я увидел вас, та ночь, все ночи, все дни. Ты хочешь терзать меня? Что-ж, терзай до самой могилы и после нее! Не пристало мне искать от тебя убежища, я не в силах тебя погубить. Никакая веревка меня от тебя не избавит, так и должно быть, я тебя заслужил, - и он захохотал еще громче.
От этого потустороннего звука задребезжали стекла в оконных переплетах, засовы на дверях, зашипели тлеющие угли в очаге. Внезапный порыв ветра, неизвестно откуда возникший, задул свечу, горевшую на столе, и я готова была поклясться, что в полумраке знакомые как «Отче Наш» стены, поплыли в разные стороны, теряя собственные очертания, и гостиная дома на улице Феру заколыхалась, грозясь низвергнуться в вечную пустоту.
Будто чья-то невидимая рука схватила меня за горло, причиняя удушье. Раскрыв рот в беззвучном крике, я попятилась назад. Пол подо мною зашатался, подобно палубе корабля. Я попыталась ухватиться за раскрытую дверцу комода, но дверца оказалась мягкой и податливой, как размокшая глина. Расползались вкривь и вкось и все остальные предметы обихода. Во всей этой зыбкости лишь только постоялец сохранял границы своей сущности, будто был последним пристанищем моего здравого смысла, но от его незыблемой настоящести делалось еще страшнее.
- Оставайся. Останься! - потребовал он. - Не уходи. Хоть в этом исполни свой долг! Раз явилась, чтобы пытать меня, иди ко мне, делай свое дело!
Не знаю почему в памяти вдруг всплыли давешние слова господина кюре: «Оставайся достойной имени». Я вспомнила имя собственное.
Головокружение тут же прекратилось. Дверца комода снова обрела твердость и относительную прочность. Скрипнула. Захлопнулась. Я оказалась прижата спиной к спасительному комоду. Массивному. Дубовому. Стол снова стал неподвижной вещью, а за столом шатался потерявший человеческий облик постоялец и произносил невразумительные слова. Его смятение вызывало сострадание.
Мне следовало сразу понять, что говорил он вовсе не со мной, а с какими-то призраками, одному ему видимыми. Никаких сомнений не оставалось в том, что этот человек был сейчас безумен, что он не мог отличить действительность от собственного воображения, но я не представляла, как его утихомирить.
- Вы совершенно не умеете пить, мальчик мой! - вдруг вырвалось у меня, и я выдернула из его рук очередную бутылку, за которую он попытался схватиться, и с размаху бросила ее оземь.
Стекло разлетелось вдребезги, осколки заскакали по каменному полу, вино, будто кровь по венам, струями потекло по щелям между плит. Господин Атос содрогнулся всем телом и уставился на меня широко распахнутыми глазами. В них читались боль и смертельный ужас. Тем не менее, похоже, он несколько пришел в себя.
- Где этот бездельник Гримо? Где ваш слуга?
Он ничего не ответил.
- Вставайте! - уж не знаю, откуда взялся у меня приказной тон. Должно быть, в моменты сильных переживаний в каждом человеке раскрываются неожиданные возможности, о которых он и не подозревал. - Вставайте и идите к себе, я разыщу его.
Где искать Гримо я не имела ни малейшего представления. Нa город опустилась ночь, а фонарщики, как известно, всегда обделяли своим вниманием улицу Феру.
Господин Атос все же собрался встать из-за стола, но покачнулся - ноги его не держали. Повинуясь вполне понятной тревоге, я бросилась к нему, подставляя плечо.
- Оставьте меня.
В этот раз господин Атос не повысил голосa и не оттолкнул меня, но произнес это с такой бесконечной усталостью, что я отпрянула, как тогда, когда хотела снять с него морый плащ. Каждый раз, когда я приближалась к нему, у него был вид человека, наступившего в лужу. Но я больше не стала просить прощения.
- Вы не держитесь на ногах, сударь, упадете же сейчас. Обопритесь о мое плечо и я помогу вам добраться до ваших комнат. Я не причиню вам зла, - зачем-то добавила, и тут же спохватилась, понимая, что опять отвечаю на невысказанный и уж точно не мне упрек.
Господин Атос не прислушался ко мне. Он лишь взял со стола еще одну бутылку и поплелся к лестнице. Я пошла за ним следом. На ступеньках он покрепче вцепился в перила, одновременно выронив из дрожащих рук сосуд.