Я поинтересовалась у господина Портоса, чем было вызван столь разительный переворот в слуге.
- Атос поколотил каналью, - объяснил он.
Изменилось еще кое-что. Одним глазом заглянув в дверь на втором этаже, я увидела, что в комнате господина Атоса на стене появился портрет, на котором был изображен знатный вельможа, чертами лица напоминавший постояльца. Шпага c драгоценными камнями на эфесе тоже водворилась на стену. Ларец перекочевал из комода на столик, но ключа в скважине более не было. Я не знала, как понимать эти явления, но почему-то они показались мне добрым знаком.
Хоть меня никто не колотил, изменилась и я. Более не извиняясь за свое существование перед постояльцем, я находила, что мое раболепие уступало место для смеси из самых разных и противоречивых чувств. В этой каше боролись друг с другом сочувствие, бдительность, снисхождение, уважение, волнение и неостывшее еще возмущение. Ко всему этому, как ноющая заноза, примешивалось навязчивое желание что-нибудь сделать для моего постояльца, нечто хорошее.
То, каким он предстал передо мной в тот вечер, приблизило его ко мне, одновременно отдаляя все дальше, а это совсем в голове не укладывалось. Впрочем, загадка была разрешимой. Ведь чем ближе духовно нам становится человек, чем желаннее нам его близость, тем сильнее сказывается на нас его неготовность к сближению. А господин Атос и в мыслях не имел уделять мне внимание. Таким образом, я осталась наедине с его же собственным кошмаром, который он, сам того не желая, вверил мне, вовсе не собираясь помогать с ним разбираться.
Как никогда прежде, я ощущала свое одиночество. Оно впивалось в горло липкими пальцами, опутывало гниющими стеблями. Впервые за полтора года я затосковала по Лажару.
Как и той жуткой ночью, я понимала, что все это к добру не ведет. Присутствие господина Атоса, вместе со всем, что к нему прилагалось, пагубно сказывалось не только на моем кошельке, который таял день ото дня, но и на душе моей, которая тоже истощалась. Именно поэтому я решила не медлить и попросить постояльца искать другую квартиру. Решение далось тяжело, потому что невозможно было отрицать и то, что жизнь моя за последние месяцы, и именно благодаря мушкетеру и его товарищам, обогатилась весьма. И вот я уже опять ломала голову, пытаясь совместить истощение с наполнением, а это оказалось задачей непосильной.
- Господин Атос, - остановила я его в прихожей как-то в полдень перед уходом на службу, - будьте любезны, пройдите ко мне в гостиную.
Мушкетер молча последовал за мной. Видимо, сразу осознав, что разговор будет серьезным, он дождался, пока я сяду, и лишь потом опустился в кресло.
- Я должна сказать вам...
Я затруднялась сообщить то, что намеревалась, а он, не вмешиваясь, ожидал, пока я собиралась духом. Безразлично глядел на меня холодными глазами, а мои мысли путались, потому что я не знала, с кем говорю сейчас - с графом ли, с мушкетером, с юношей или со стариком.
- Вам не хватило прошлого разговора. Вы снова захотели напомнить мне, что вас стесняет мое присутствие, - пришел он мне на помощь. - Вы хотели сказать, что не только я, но и мои друзья, злоупотребляем вашим гостеприимством, совершенно не заботясь о расходах, в которые вас вводим, не удосуживаясь их возместить.
Упрощая, вполне можно было свести все мои метания к финансовому вопросу. Замечая, как трудно мне даются слова, мушкетер продолжил.
- Вы хотели попросить меня покинуть комнаты, не так ли? - я кивнула, опуская глаза. - Что ж, если вам так угодно. Но прежде позвольте сообщить вам, что мне полюбилось предместье Сен-Жермен, с которым не хотелось бы столь поспешно расставаться. Я испытываю определенную слабость к постоянству.
Томительное тепло растеклось по моему телу, словно господин Атос не оценивал грязное парижское предместье, а воздавал хвалебны лично моей персоне, с которой он не желал расставаться. Все мои выстраданные серьезные намерения готовы были рассыпаться прахом. Но, как оказалось, господин Атос имел ввиду совсем другое.
- Не будете ли вы так любезны подсказать, где бы я мог найти другую квартиру для съема в вашем квартале?
Тепло моментально превратилось в лед, сковав все члены. Надо признаться, та поспешность, с которой господин Атос готов был отказаться от моего крова, задела меня. Но разве не этого я хотела? Я не могла вымолвить ни слова.